Моя семья: Горький и Берия - Сергей С. Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не претендуя на истинность и полноту оценки личности и жизни А.М., позволю себе высказать свое мнение.
Не приняв Октябрьской революции, открыто восстав против большевистских методов управления, он был вынужден покинуть страну. Но мысль вернуться на родину не покидала его. Он внимательно наблюдал за всем происходящим в СССР и приветствовал строительство социализма в стране.
Только для него вот что это значило: «Создать для всех людей и для каждой единицы свободные условия развития своих сил и способностей, создать равную для всех возможность достижения той высоты, до которой поднимаются, излишне затрачивая множество энергии, только исключительные, так называемые “великие люди”».
Вернувшись на родину в условиях жесткого сталинского режима, он не бездействовал. Открыто выступать против режима было невозможно, и А.М. искал «дипломатические методы» влияния на власть в сторону ее смягчения, порой ошибаясь, порой идя на компромиссы.
Нельзя забывать и о том, что А.М., много лет прожив за границей, воочию наблюдал, как зарождался и развивался фашизм в Германии и Италии, и сознавал, какую опасность он представляет. Возможно, именно поэтому он отдавал себе отчет в том, что жесткость, а часто и жестокость новой власти вызвана острой необходимостью в кратчайшие сроки и во враждебном окружении построить сильную и самостоятельную страну, способную защитить себя.
Приложение 1
Автобиография Максима Алексеевича Пешкова
Эта шуточная автобиография была напечатана в 13-м томе Архива Горького с копии, снятой Е.П. Пешковой. Оригинал не найден.
[1920-е годы]
Родился я в 1897 г. в Полтавской губернии, где временно жили родители мои – папа и мама[6]. Рождение мое, как для меня, так и для них, было неожиданно, тем более, что все мы ждали дочь. Еще за 10 минут до рождения я не знал, как меня назовут, что меня беспокоило и волновало, результатом этих волнений явился ряд глубоких морщин и задумчивое выражение глаз, оставшиеся и по сие время.
Собрание счастливых родителей новорожденного и десятка туземцев после 10 минут споров единогласно избрали меня председателем собрания, как человека, тогда еще беспартийного, этим объясняется тот порядок и тишина, которые господствовали во время нашего собрания.
Абсолютным большинством 4 против остальных воздержавшихся я получил наименование Максима Алексеевича Пешкова Нижегородского цехового малярного цеха, чем был очень доволен. Еще задолго до моего рождения я, зная буржуазность моей мамаши, решил протестовать против возможного зачисления меня в буржуазный класс, но этот вопрос был разрешен без инцидентов[7].
Пропуская описание моего раннего детства, которое ознаменовалось открытием в губернии летнего сада, приступлю к дореволюционному периоду моей деятельности. Начну с того, что во время проживания моего в Нижнем Новгороде колыбель моя служила складом нелегальной литературы, которой торговали мои родители. Это причиняло мне немало неприятностей, но я успел. Среди родителей, знакомых, товарищей по партии я пользовался чрезвычайным уважением. Не скрою, что я приносил им неоценимые услуги, во время обысков наводя панический ужас на представителей старой власти.
Нередко старшие обращались ко мне за советом, и не было случая, чтобы я не удовлетворил их.
Как только мне исполнилось 6 лет, родители тут же перевезли меня в Крым, выбрав местом жительства ялтинскую квартиру в доме, стоявшем на вершине какой-то горы[8]. Папа мой поссорился с градоначальником и, как говорится, «эмигрировал», а я, познакомившись с Левой Малиновским (6 лет), записался в партию большевиков, членом которой состою и теперь.
Помню, что в 1905 году бывал на митингах, где выступал[9], а в 1906 году, попрощавшись с Левой Малиновским, уложился и вместе с мамой эмигрировал за границу, где забыл русский язык.
В Россию я не мог вернуться и поступил в Женеве в русскую школу. На следующий год мы с ней переехали в Париж и остановились в его окрестностях.
Каждое лето мы с мамой ездили в Италию, где на острове Капри жил папа. Папа кашлял, писал и ловил рыбу. Иногда жарился на солнце. Больше ничего не делал. На зиму мы снова приехали в Париж, где я познакомился с моим другом Коко[10], с которым мы ходили в школу, делая вид, что идем учиться.
Однажды, проснувшись, я заговорил басом. После чего почувствовал себя мужчиной, о чем и заявил соседям. Из событий надо упомянуть путешествие по итальянским озерам. Micha[11] раз в ресторане плюнул в зеркало. После этого мы приехали в Милан, откуда разъехались по всей Европе. Остался только Миша.
В 1923 году мы с мамой приехали в Москву, где я стал гордостью и украшением реального училища Бажанова. Учился я там до 1916 года, но меня уговорили остаться еще на год. После некоторых колебаний я согласился. Надо сказать, что в Москве я встретился с товарищем по партии – Левой Малиновским, который к этому времени стал носить очки, что ему очень мало удавалось. Он всегда усыпал свой путь осколками.
Еще до революции в Москве основался нелегально NER club[12], цели которого никому, кроме входящих в его состав членов, не были известны.
29 февраля 1917 года при моем благосклонном участии, свершилась русская революция.
Лето я провел в Крыму, на даче у Я.О. Зборовской[13], где в компании с артистами Студии катался по морю, охотился и занимался еще кое-чем. Осенью я приехал в Москву, где агитировал в Районной думе за № 5[14]. В Октябрьской революции активного участия не принимал, но задерживал юнкерские войска[15]. В мирных переговорах не участвовал[16]. Сейчас живу в Москве, нездоров, ношу оленьи сапоги, мех на обе стороны.
Недавно был в Петрограде, где жил в 7-миллионной квартире, чувствовал себя превосходно, увез 1000 папирос.
Приложение 2
Очерк Максима Пешкова «Ланпочка»
В московском издании газеты «Новая жизнь» 19 июня 1918 года был опубликован очерк «Ланпочка», который по ошибке был приписан А.М. Горькому. 20 июня очерк перепечатали в газете «Известия». В 1934 году при подготовке публикации в журнале «Сибирские огни» А.М. на машинописном тексте приписал: «Очерк “Ланпочка” был подписан “М. Пешков” и передан И.И. Скворцову-Степанову в кремлевской столовой для “Известий”. Т. к. очерк был передан мною – редакция “Известий” приписала его мне, зачеркнув подпись: “М. Пешков”».
Интересно, что один критик, введенный в заблуждение авторством, писал, что у Максима Горького вновь зазвучала свежесть его ранних произведений периода написания «Челкаша», «Мальвы» и др. По поводу этого недоразумения Максим написал отцу шутливое письмо:
19 июня 1918 года
Прошу поместить в Петроградском издании «Новой Жизни»
автор «Созидают»
Многоуважаемый Алексей Максимович.
