Проклятие лорда Фаула - Стивен Дональдсон

Но у нас есть пословица, которой успокаивает наших детей, хотя их не так уж много, — когда они начинают плакать, узнавая про свой народ, про Дом и сородичей, утраченных нами, мы говорим: «Радость в ушах того, кто слушает, а не в устах того, кто говорит». В мире очень мало историй, веселых сами по себе, и у нас должны быть веселые уши, чтобы мы могли бросить вызов злу. Слава Создателю! Старый Лорд Дэймлон Друг Великанов знал цену хорошему смеху. Когда мы достигли Страны, наше горе было слишком велико, чтобы мы могли сражаться за право жить.

— Хороший смех, — угрюмо вздохнул Кавинант. Неужели за то короткое время я отсмеялся на всю жизнь?

— Вы, люди, в большинстве своем нетерпеливы, Томас Кавинант. Ты думаешь, я несу чепуху? Ничего подобного. Я хочу как можно быстрее добраться до главного. Поскольку ты забросил ремесло рассказчика и поскольку оказывается, что никто из нас не счастлив в степени достаточной, чтобы противостоять описанию твоих приключений, — что ж, придется мне самому что-нибудь рассказать. В рассказах есть сила — укрепление сердца, которое является тем, что к чему-то обязывает, — а сила нужна даже великанам, когда им предстоит выполнить такую задачу, как моя.

Он сделал паузу, и Кавинант, не хотевший, чтобы он умолкал, — голос великана, казалось, вплетал шум воды, несущейся мимо лодки, в какой-то успокаивающий узор, — сказал в наступившей тишине:

— Говори!

— Ах, — ответил великан, — это было уже неплохо. Ты выздоравливаешь вопреки самому себе, Томас Кавинант. Ну что ж, тогда пусть твои уши слушают весело, ибо я не поставщик скорби — хотя во времена действий мы не морщились от фактов. Если б ты попросил меня заново преодолеть твой путь, я бы потребовал, чтобы ты описал все свое путешествие в деталях, прежде чем сделал бы три шага к холмам. Повторное путешествие опасно, и слишком часто путешествие возможно лишь в одну сторону — тропа потеряна, или путешественник изменился настолько, что не осталось никакой надежды на возвращение.

Но ты должен понять, Неверящий, что выбор рассказа обычно возлагается на рассказчика.

Язык древних великанов — это целая сокровищница всяких историй, и для того, чтобы пересказать некоторые из них, требуются дни. Однажды, будучи еще ребенком, я прослушал три раза подряд сказку о Богуне Невыносимом и Тельме, приручившей его. Это была история, достойная доброго смеха, — но прошло девять дней, прежде чем я узнал, в чем дело. Однако ты не понимаешь язык великанов, а хороший перевод — это сложная проблема даже для великанов, так что проблема выбора упрощается. Но описание нашей жизни в Прибрежье после того, как наши корабли достигли Страны, содержит много раз по много историй — легенд о правлении Дэймлона Друга Великанов, и Лорика Заткнувшего Вайлов, и Кевина, которого теперь называют Расточителем Страны; легенд о том, как вырезали из скал, как строили благословенный Ревлстон, «верности и преданности знак, вручную вырезанный в вечном камне времени» — как однажды выразил это в своей песне Кевин; самое могущественное, что сделали великаны в Стране, — храм, на который люди и теперь могут смотреть и помнить, что может быть достигнуто; легенд о миграции, спасшей нас от Осквернения, и о множестве лечебных средств, которыми владеют новые Лорды. Но выбор вновь нетрудно сделать, поскольку ты — чужак. Я расскажу тебе первую историю великанов Прибрежья — песнь о Бездомных.

Кавинант посмотрел вокруг себя, на сияющее лазурное спокойствие Соулсиз, и приготовился слушать рассказ великана. Но повествование началось не сразу. Вместо того, чтобы начать свой рассказ, великан вернулся к своей древней простой песне, задумчиво сплетая мелодию, так что она раскатывалась подобно водной тропе реки. Он пел долго, и, поддавшись чарам его голоса, Кавинант задремал. Он был слишком утомлен, чтобы постоянно поддерживать наготове свое внимание. В ожидании он прилег на носу лодки, как усталый пловец. Но затем какая-то новая интонация изменила напев великана. Мелодия приобрела более четкие очертания, превратившись в подобие погребальной песни. Вскоре великан пел уже на языке, понятном Кавинанту:

Мы — Бездомные,Затерянные странники этого мира,Из страны за Солнцерождающим морем.Там был наш Дом.Там мы росли —И подставляли ветру паруса,Не остерегаясь древнего зла.Мы — Бездомные.Мы уплыли от Дома и очага,От каменных священных жилищ,Построенных нашими любящими руками,Мы подставляли наши парусаЗвездному ветру и приносили жизньВо все места этого мира,Не обращая внимания наОпасности и утраты.Мы — Бездомные,Затерянные странники этого мира.От пустынного берега,От высоких скалистых утесов,К дому людей, к сказочным землям,На края моря, от мечты к мечтеНаправляли мы наши парусаИ улыбались радугеНаших надежд.И поэтому теперь мы — Бездомные,Лишенные корней, и родных,И знакомых.За сокровенной тайной нашего счастьяМы правили свои паруса,Чтобы проплыть обратно,Но ветры судьбы дулиНе так, как мы хотели,И земля за морем была потеряна…

— Ах, камень и море! Знаешь ли ты древнюю легенду о раненой радуге, Томас Кавинант? Говорят, будто в самые сумрачные времена Страны на нашем небе не было ни одной звезды. Небо представляло собой бездонную тьму, отделявшую нас от всеобщей вселенной Создателя. Там он жил со своими людьми и мириадами своих ярких, лучистых творений, и они кружились под музыку радости.

Но по мере того как годы устремлялись от вечности к вечности, у Создателя возникла идея, чтобы создать нечто новое для счастливых сердец своих детей. Он спустился к огромным кузницам и котлам своей силы и смешивал, и ковал, и отливал редкие формы. И когда он устал, то обратился к небесам и забросил свое таинственное творение в небо — и, о чудо! Радуга раскинула по всей вселенной свои руки. На мгновение Создателя охватила радость. Но потом он пристально вгляделся в радугу — и там, высоко в сияющем полотнище, он увидел рану, прореху в созданной им красоте. Он не знал, что его враг, дух демона тьмы и грязноты, пробравшийся вовнутрь даже его вселенной, видел, как он работает, и подмешал зло в чан, где творилось его создание. Так что теперь, когда радуга появилась над землей, она оказалась дырявой.