Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Львович Афанасьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказ на двадцати страничках Вадим написал за два дня. Потом он его несколько раз перепечатывал, но главное легко вылилось за два дня. Рассказ так и назывался: «Если говорить правду, то мы не можем сказать друг другу ничего хорошего». Интонацию он заимствовал у Хемингуэя, остальное было свое. Он писал о заводах. Первом своем заводе, втором, третьем. Когда-то завод, как пишут в газетах, сыграл в его жизни великую положительную роль, так как еще немного, и герой сделался бы уголовником. Герой рос, учился и, казалось бы, должен считать себя счастливым, попав в инструментальный цех, в среду первоклассных специалистов. Однако, наоборот, на все сто разочарован. Люди невероятно завистливы: «Ах, ты так. Я тоже, если захочу, сумею не хуже». И, в общем-то, подражают лучшим, самым веселым и ловким. Но когда этих самых весёлых и сообразительных лишают возможности отличаться, как случилось в инструментальном цехе подшипникового завода, на смену приходят таланты лени, вранья. И подражают уже таким.
Ему необходим был читатель. Волчок как-то странно себя вел. Они говорили о Вадимовом писательстве, но при этом Волчок ни разу не попросил почитать. Вадим однажды предложил: «Дать?» Волчок промолчал, и больше разговора не было. Теперь читатель требовался, и, когда Волчок пришел проведать Вадима, тот положил перед ним свою многострадальную повесть и свежеиспеченный рассказ.
— Тебе это на два часа.
Каково же было удивление Вадима, когда, все внимательно прочитав, Волчок сказал:
— Спрячь и никому не показывай.
— Почему?
— Не пойдет.
— Я знаю, что не пойдет.
— А зачем тогда? Не-е-е-е… спрячь.
«Саботаж какой-то!» — у Вадима от обиды руки дрожали.
— Что же, и поговорить не о чем? Ведь и тебя касается.
— Не обо всем, друг мой, говорить хочется, — улыбаясь — этакая он загадочная штучка, сказал Волчок.
Потом, глядя Вадиму в глаза (тому показалось, издевательски), Волчок сказал:
— У нас каждой народности полагается иметь своего акына, сказителя. Ты поищи себе какое-нибудь зачуханное племя, объяви одним из осчастливленных, вот, мол, уже и сочинять потянуло…
Взяв несколько книг — без отдачи, конечно, пока Вадим сам их у него не заберет, — Волчок ушел.
Невероятно задетый, Вадим сейчас же послал свой рассказ единственным своим знакомым в Москву. Ответ пришел скоро, восторженный: удача несомненная, свидетельство удивительное! И все-таки надо попробовать написать приемлемое…
Вадим ожил. «Ничего он не понимает. Низменное в нем сильнее высокого. Странно и жалко. Очень ведь непосредственный, смекалистый, неугомонный», — думал Вадим о Волчке.
В апреле Вадим уволился и завербовался грузчиком в порт Находку. Соображения были такие, Волчок в покое не оставит, на шабашки да в шарагу свою потянет. А не хочется. Может быть, в Находке повезет, заработает денег, вернется домой и зиму посидит за столом,
что-нибудь правильное попробует написать.
* * *
В первое путешествие судьба его миловала. Он попал тогда в рыбацкий поселок с устоявшимися, почти патриархальными нравами. К тому же был ребенком, его оберегали, жалели. В Находке все вокруг была стихия, случайность — море, суша, порт с его техникой, в котором шесть месяцев предстояло носить мешки, ворочать бревна, шифер, станки; наконец со всего Союза сброд человеческий.
Через десяток дней, когда в порту давали зарплату, Вадиму пришлось подраться со спятившим от водки уголовником. По случаю зарплаты порядочно выпивший, он входил в свое общежитие с несколькими новыми товарищами, как вдруг в грудь ему ударила пустая пол-литровая бутылка, и он увидел перед собой бешеное лицо и сам вдруг пришел в неукротимое бешенство и схватился с незнакомцем.
Они дрались сначала в вестибюле, потом в длинном коридоре. Наконец ввалились в одну из комнат, и здесь Вадим, прижав своего врага к стене, бил уже до изнеможения.
Потом снова был вестибюль, полный народа. Пронзительно верещал парнишка, укушенный за ухо, из которого по щеке лилась кровь. Врага, истерзанного и окровавленного, еле передвигавшего ноги, тащили куда-то. Вадим, тоже весь растрепанный и окровавленный, еще чувствовал в себе силы, рычал, его настойчиво тянул прочь маленький Юрка Демидов.
Утром, проснувшись на неразобранной койке, в одежде, заляпанной кровью, увидев свои распухшие, разбитые руки, Вадим сказал:
— Об стенку я ими молотил?
И сейчас же стал кое-что припоминать. Особенно досталось левой руке, так как Вадим был отчасти левша, она у него была ударная, левой кидал точно камни.
В комнате жило еще семь человек. Все собирались на работу.
— Что же теперь делать? В больницу идти? — спросил Вадим.
Маленький, но подхватистый стропальщик Юрка Демидов, годов тридцати пяти с совершенно каторжной физиономией ехидно засмеялся, сказал с расстановкой:
— А позволь узнать, что ты там скажешь? Что о башку безмозглую разбил? О чью именно, спросят. Не знаю и не помню, ответишь. Ах, не знаешь и не помнишь? Так мы найдем!
— Понял, — сказал Вадим. — А что же делать?
— Пошли работать. Разработаешься.
На работе Юрка пошептался с бригадиром, и тот мрачно спросил Вадима:
— Ну хоть что-то ты сможешь?
Вадим смог. Юркиного напарника перевели на другую работу, а Вадим стал помогать Юрке: Работа стропальщика была хорошо знакома по котельному заводу, дома осталось удостоверение на допуск к этому делу, просроченное правда. Правая рука скоро разработалась. Помогая также локтем левой, Вадим вполне сносно заводил тросы под пачки досок, набрасывал их на крюк крана.
В течение дня подходили знакомые и незнакомые поговорить о том, как Вадим дрался с осатаневшим и что тот успел натворить до встречи с Вадимом. А успел он немало. Одного сильно пьяного избил до бесчувствия, другому прокусил руку выше локтя, третьего укусил в ухо. Юрка, появившийся в общежитии под конец происшествия и уведший Вадима спать — Вадим, кстати, вероятно от нервного потрясения, едва оказался на постели, мгновенно и глубоко заснул, — к этому еще добавил, что когда уже поздним вечером бегал в кубовую за кипятком для чая, то видел, как из шестнадцатой комнаты, в которой Вадим добивал психа, выносили изуродованные железные кровати.
— Смотри, достанут они тебя, — предупреждали Вадима.
Юрка в конце рабочего дня сделался какой-то очень сосредоточенный. Когда они, поев в кафе, шли к себе в комнату, сказал:
— Когда
