Никита Хрущев - Сергей Хрущев

Я его успокаивал, но сам успокоиться не мог. Надо было отыскать способ, позволявший сохранить материалы до лучших времен. Все возможные варианты хранения пленок и распечаток внутри страны не были абсолютно надежны. Как только за поиски возьмутся профессионалы, а они есть в избытке, все наши дилетантские секреты будут раскрыты.

В обсуждениях с отцом судьбы мемуаров мы вернулись к мысли об укрытии рукописи за границей. Тогда же впервые возникла мысль, что в случае чрезвычайных обстоятельств изъятия надиктованного в качестве ответной меры воспоминания нужно будет опубликовать. Публикация окончательно решала проблему сохранности. Что, спрашивается, искать, если книгу можно запросто купить в магазине? Ведь весь тираж не скупишь. Никаких секретных фондов не хватит - на Западе дефицита с бумагой нет.

Несколько успокоившись после бурной беседы в ЦК, отец принялся за огород. Приближался май, пора было готовиться к посевной.

Тем временем мне удалось нащупать пути передачи копии материалов за рубеж.

Лева Петров познакомил меня со своим давним приятелем Виталием Евгеньевичем Луи. Многие его почему-то звали Виктором. Отсидев десять лет по обычному в сталинское время вздорному политическому обвинению, Луи вышел из тюрьмы после ХХ съезда и, оглядевшись, решил начать новую жизнь.

Она сложилась очень необычно для того времени, когда контакт с иностранцами приравнивался то ли почти к подвигу, то ли к опасной экспедиции в джунгли, но только не Африки, а капитала.

Виталий Евгеньевич устроился работать московским корреспондентом в одну английскую газету, что обеспечивало ему несравнимую с обычными советскими гражданами свободу выездов и контактов. После женитьбы на работавшей в Москве англичанке, ее звали Дженифер, его положение еще более упрочилось.

Конечно, за разрешение работать на англичан госбезопасность потребовала от Луи кое-какие услуги. После недолгих переговоров поладили, и вскоре Виталий Евгеньевич стал неофициальным связным между компетентными лицами у нас в стране и соответствующими кругами за рубежом. Он стал выполнять деликатные поручения на все более высоком уровне, начал общаться даже с руководителями государств.

В конце 1967 года Лева как-то предложил мне:

- Давай зайдем к одному интересному человеку, моему другу. У него собираются любопытные люди. Сам он работает в английской газете.

Я тогда был легок на подъем, охотно знакомился с новыми людьми, любил интеллигентные компании с их разговорами, спорами на самые неожиданные темы. Поэтому я уже совсем было принял предложение, но последние слова меня обеспокоили. Я работал в ракетной фирме, и общаться с иностранцами нам категорически запрещали. Я поделился своми сомнениями с Левой.

- Пустяки. Разве я предложил бы тебе что-то такое, - успокоил он меня, - с иностранцами мы встречаться не будем, а хозяин наш человек, проверенный.

Сам Лева не просто работал в АПН, но и служил в ГРУ, и не в малых чинах.

У порога нас встретил приветливый человек средних лет, провел в дом, показал его сверху до низу, от чердака до подвала. Видно было, что он очень гордится своим хозяйством, своим достатком.

Мы приятно побеседовали, разговор вертелся вокруг политических проблем. Сам я больше молчал, слушал, мне было очень интересно.

Так завязалось наше знакомство. Я стал бывать в этом доме. Особенно меня привлекала обширная библиотека Луи, набитая книгами, которых в другом месте не сыщешь. На полках стояли сочинения Солженицына, западные исследования о Сталине, Хрущеве. Часть книг была на русском, часть - на английском языке. Эта библиотека сыграла немаловажную роль в формировании моего политического сознания.

В беседах мы лучше узнавали друг друга. Виталий Евгеньевич рассказывал о себе, своем трудном и бедном детстве, заключении, тепло отзывался о Никите Сергеевиче. А это в тот период для меня значило очень много. Луи, кроме своей журналистской деятельности, занимался разными делами. Во время войны путешествовал "туристом" по Южному Вьетнаму, заезжал запросто на Тайвань, после Шестидневной войны посетил Израиль, во времена "черных полковников" объезжал греческие православные монастыри, в чилийском концлагере встречался с Луисом Корваланом. Всего не перечислишь... Но эта часть его жизни не предмет моего рассказа.

А вот что меня по-настоящему заинтересовало - это его причастность к полулегальной публикации запрещенных в нашей стране рукописей на Западе. Первой он переправил туда книгу Тарсиса, которого КГБ, тоже по рекомендации Луи, вместо Сибири решило отправить за границу. В момент начала нашего знакомства Виталий Евгеньевич "занимался" книгой Светланы Аллилуевой. Она заканчивала подготовку к изданию своей книги "20 писем к другу", где обещала описать некоторые закулисные стороны из жизни ее отца. Светлана только недавно бежала в Америку, и каждый ее шаг звучно резонировал в московских эшелонах власти. Выход в свет книги намечался на октябрь, в канун празднования пятидесятилетия Советской власти.

Осторожный дипломатический и недипломатический зондаж, прямые обращения к Светлане, издателям и правительствам западных стран о переносе даты выхода книги на несколько месяцев не принесли результата. Тогда Виталий Евгеньевич предложил на свой страх и риск, как частное лицо, сделать в книге купюры, изъять моменты, вызывающие наибольшее беспокойство Кремля и издать эту книгу на несколько месяцев раньше официального срока.

Условия он поставил следующие: нужна рукопись, купюры не должны искажать смысл книги и остаться незаметными для читателя, доходы от издания, наравне с неизбежными неприятностями, отдаются на откуп исключительно Луи. Условия приняли. Виталию Евгеньевичу предоставили копию рукописи, хранившуюся у Светланиных детей.

Операция началась: издательство, согласное на пиратскую акцию, нашлось без труда. Книга вышла летом 1967 года и до какой-то степени сбила нараставший ажиотаж. Виталий Евгеньевич получил немалый гонорар и повестку в Канадский суд. Авторитет Луи в глазах властей сильно вырос. Тут-то и пришла мне впервые мысль, что Луи - это тот человек, который сможет помочь нам схоронить мемуары отца за границей. У него в Лондоне - теща, материалы можно хранить у нее или положить в банк. А гонорар от публикации воспоминаний Хрущева, пусть даже в отдаленном будущем, ни в какое сравнение не пойдет с суммами, заработанными им на публикации книги Аллилуевой.

Конечно, как во всяком деле, сохранялся риск, и немалый, но хранить рукопись и пленки только в нашей стране было еще рискованнее.

Однако, кроме технического, был и моральный аспект. Шел уже не 1958 год, но еще далеко не 1988-й или 1998-й. Всего десять лет назад метались молнии в Пастернака, передавшего свою рукопись итальянскому издателю. Недавно осудили Синявского и Даниэля. Отец не одобрял этого судилища, но... В голову приходили и более далекие события, вспоминалось письмо Федора Раскольникова, обнажившее ужасы сталинского режима. Не будь оно опубликовано во Франции, мы бы многого тогда не узнали. А письма и статьи Ленина?.. Они ведь тоже часто публиковались за границей.

Тем не менее стереотип был силен, коль скоро книга опубликована на Западе - это жест враждебный.

Отец был смелее меня, считая, что мемуары Первого секретаря ЦК - это исповедь человека, отдавшего всю свою жизнь борьбе за Советскую власть, за коммунистическое общество. В них правда жизни, предостережения, факты. Они должны дойти до людей. Пусть сначала и там, но когда-нибудь и здесь. Конечно, наоборот было бы лучше, но как дожить до этих времен? Собственно, выбора у нас не оставалось: или Луи, или - мучительное ожидание, когда КГБ, власти займутся мемуарами всерьез. Я верил, точнее, очень хотел поверить Луи, хотя слышал о нем много гадостей. Он мог подвести и впоследствии подводил меня во многом, правда, во второстепенном, был склонен к авантюрам.

Я поехал в Баковку, где жил Луи. Начинать разговор я не спешил, да и не знал, как произнести первые слова. Этот разговор отделял мою "легальную" деятельность от "нелегальной". Мне было здорово не по себе. Неизвестно, чем это могло кончиться: арестом, ссылкой? Думать о последствиях не хотелось. Болтая о пустяках, мы спустились в сад и через калитку вышли на соседний пригорок. Здесь, вне дома, мы оба чувствовали себя спокойнее.

Когда мы остались вдвоем, Виталий Евгеньевич неожиданно сам заговорил о публикации мемуаров за рубежом. Осторожно, походя, в общих словах: "Хорошо бы... А так они сохранятся для мира и потом вернутся в Россию... Когда созреют условия..." Я молча слушал. Первый шаг сделан, и не мной, - уже легче.

Когда пришел мой черед, я сказал ему примерно следующее: "Работа над мемуарами в самом разгаре, а вернее - начале. Далеко не весь текст надиктован, еще меньше расшифровано и отредактировано. Работы еще на несколько лет, нам нужна не сенсация, а законченный труд. О публикации сейчас нечего и думать. Но есть другая проблема, на сегодня более важная, - сохранность материала.