Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

Позиции Народного фронта особенно укрепились после августовской 1991 года попытки путча в Москве. Президент Азербайджана Аяз Муталибов, находившийся в те дни с официальным визитом в Иране, неосмотрительно высказался в поддержку ГКЧП. В России, в среде одержавшей победу проельцинской группировки, это не осталось незамеченным. Лишившийся поддержки Москвы, Муталибов остался один на один с НФА, придерживавшимся протурецкой линии и получавшим на тот момент более чем весомую поддержку из Анкары. В республике началась интенсивная консолидация антиправительственных сил. Уже к концу 1991 года практически все действующие в Нагорном Карабахе азербайджанские вооружённые формирования были сориентированы на НФА и руководились непосредственно из его центра.

Между тем, события первой половины 1991 года свидетельствуют, что президент Азербайджана играл на тех же чувствах и фобиях азербайджанских обывателей, что и националисты из НФА, т. е. был активным сторонником радикальных мер в отношении армянского населения Нагорного Карабаха. Эта его позиция проявилась в беспрецедентной по масштабам и жестокости операции «Кольцо», в ходе которой, в результате совместных действий азербайджанского ОМОНа и советских войск, были полностью депортированы жители 24 армянских сёл. Направляемое уверенной рукой своих лидеров, дружно впавших в сепаратизм и националистические настроения, размежевание Закавказских республик набирало обороты. Дело шло к распаду СССР.

Казалось бы, всё для президента Азербайджана складывалось хорошо, но 19-го ноября 1991 года в небе над Карабахом, при загадочных обстоятельствах, потерпел катастрофу азербайджанский вертолёт. Погибли многие государственные лица Азербайджана, близкие соратники Муталибова, а также военный комендант Района Чрезвычайного положения и представители президентов Казахстана и России, прибывшие в зону конфликта с наблюдательской миссией. Катастрофа усилила похолодание отношений с Москвой.

Теперь оставшийся в полной изоляции Муталибов был обречён.

Спасти его могло только чудо. Или удачная авантюра.

В политике это одно и то же.

Март 1992 года. Республика Азербайджан, г. Баку

Поджарый, крепко сбитый пожилой мужчина нервничал. Он, словно нерасконвоированный зек на тюремной прогулке, заложив руки за спину и сутулясь, мерил тяжёлыми шагами просторный кабинет. Шагов слышно не было – огромный длинношёрстный ковёр ручной выделки делал поступь хозяина кабинета беззвучной. Две пары глаз настороженно следили за его перемещениями – глаза министра обороны и глаза министра финансов.

В конце концов, мужчина остановился.

– Вы уверены, что мы успеем, и что это сработает? – спросил он министров.

– Уверен! – заверил министр обороны и скупо улыбнулся краешками губ.

Министр финансов промолчал.

– А денег на это у нас хватит? – поинтересовался у него поджарый.

– Хватит, – отозвался министр финансов. – Они не много просят.

– А последствия?.. Последствия вы себе представляете?

– Последствия вполне прогнозируемые, – хмыкнул министр обороны. – Мы выиграем войну, а Армения – проиграет и навсегда рассорится с Россией. Это нормальные последствия. Выгодные. Даже Западу понравится.

– Всё равно, не хотелось бы отдавать армянам Шушу, – заметил поджарый. – Даже временно. Вы уверены, что это необходимо?

– Уверен! – кивнул министр обороны. – Под Шушой сосредоточено десять тысяч армянских резервистов. Если они пойдут на город, его при любом раскладе будет не удержать. Зато потом, когда мы его освободим, у западной прессы и русских правозащитников будет вдоволь информации об армянских зверствах.

– А если армяне не захотят брать Шушу? – хмыкнул поджарый.

– Значит, сделаем так, чтобы захотели! – улыбнулся министр обороны. – Закручивание шурупов в чужое мягкое место нельзя пускать на самотёк. Или вкручиваешь ты, или вкручивают тебе. Суть политики в том и состоит, чтобы шуруповёрт не простаивал и находился в руках у того, кто меньше связан условностями.

– Шуруповёрт, говоришь? – улыбнулся в ответ поджарый. – А общественное мнение?

– Вопли тех, кто не успел, ничего не значат, – пожал плечами министр обороны. – В конце концов, победителей не судят!

– Правильно… – кивнул хозяин кабинета. – Кто победил, того и суд! Поэтому серьёзные люди в своих делах виноватых назначают заранее… – он подошёл к столу, не торопясь налил из стоявшего на нём вычурного графина стакан воды, пригубил, и, промакнув губы тыльной стороной ладони, пообещал. – Если проиграем, под суд пойдёшь ты.

Апрель-май 1992 года. По материалам российских и азербайджанских газет

Российская делегация во главе с министром иностранных дел Андреем Козыревым 9 апреля 1992 года побывала в азербайджанской Шуше. Вскоре Козырев опубликовал в «Известиях» большую провокационную статью, в которой утверждал, что 15-тысячный армянский корпус готов захватить этот город. Армянская группировка и в самом деле без проблем могла взять Шушу, но почему-то этого не делала, и тогда располагавшиеся в Шуше реактивные установки «Град» начали систематически обстреливать армянский Степанакерт. «Узнав» об обстрелах, президент Аяз Муталибов связался с тогдашним министром обороны Азербайджана Рагимом Газиевым и показно раскритиковал последнего «за безответственность и пренебрежение возможными последствиями противодействия армянской стороны». После «критики» со стороны президента обстрелы Степанакерта не прекратились, наоборот, их интенсивность стала расти с каждым днём.

Теперь Шуша была обречена.

29 марта 1992 года. Республика Азербайджан. 12 километров юго-западнее Баку. Тренировочный лагерь азербайджанской армии

Рассвело.

Сквозь пластиковое окошко в крыше ангара на проснувшихся пленников упал роящийся мириадами мелких пылинок столбик света. Сашка осторожно подставил под него ладонь и, ощутив солнечное тепло, довольно сощурился, – «Хорошо!»

Вынужденное безделье в сырой яме зиндана тяготило, но, несмотря на отсутствие каких-либо перспектив и непроходящую боль в застуженной шее, настроение было хорошим. Настолько хорошим, что ему захотелось сделать что-нибудь особенное. Что-то такое, что продлило бы это неопределённо-тёплое состояние и связанные с ним эмоции. Решение нашлось простое. Саша уселся поудобнее и достал из кармана оставленные ему листочки и шариковую ручку.

«Я, старший лейтенант Александр Боискас, изъявляю желание заключить контракт с командованием вооружённых сил Азербайджана…» – прокрутил он в голове предложенную ему накануне формулировку контракта…

– Хрен вам, сволочи!.. Ровным слоем по всей морде!.. – вполголоса прокомментировал он эту мысль и, не торопясь, аккуратным почерком, вывел на первом листе две, непонятных постороннему уму фразы: «Здравствуй, Лиса моя хорошая! Я жив, и я соскучился…»

Его послание не изобиловало пылкими признаниями и нежными словами, хотя каждая его строчка была пронизана нежностью и любовью… Каждая строчка…

На протяжении месяца Саша не раз возвращался к своему письму, и к концу апреля оно превратилось в пять заполненных убористым почерком листочков. Он написал бы и больше, но закончилась бумага. Просить листок-другой у собратьев по несчастью Саша не стал, – это выглядело бы невольным признанием своей ситуации особенной, а тешить собственный эгоизм в его, ничем от других не отличающемся положении было бы глупо и некрасиво. Выделяться можно везением или каким-нибудь талантом, а горем и неудачами не мерятся. К тому же, Сашку не оставляло почти осязаемое предчувствие, что его письмо не дойдёт до адресата, а, если и дойдёт, то через третьи руки или в чужом пересказе.

Излишние нежности при таком раскладе были ни к чему.

Его послание было похоже на исповедь. Он писал, потому что ему надо было выговориться. Человек, если он не законченная сволочь, испытывает потребность в том, чтобы его поняли. Ну, пусть не поняли, но хотя бы выслушали и попытались понять. Сашка не умел молиться, но ему было кому адресовать свои мысли. Для исповеди – вера в Бога, который осудит или, наоборот, простит за мнимые или реальные грехи – не самое важное. Важнее – возможность выговориться, предполагающая наличие кого-то близкого, способного выслушать, не перебивая. Выслушать, и понять.

Счастье – это не избыток денег, а когда твой собеседник тебя понимает.

У Сашки такой собеседник был. Он писал жене…

Писал об их семье, о них двоих и об их отношениях. О сыне, которому совсем недавно исполнился год, и обо всём, что его, Сашку, в связи с этими темами волновало и тревожило. А тревожило его многое. Привычный порядок вещей рушился, а приходящий ему на смену хаос не мог не вызывать тревоги.

Вечные ценности… Сейчас в это невозможно поверить, но двадцать лет назад духовное ценили неизмеримо выше материального. Большинству людей приоритет общественного над личным казался естественным и разумным, и в качестве акта насилия над никому не нужными свободами не воспринимался. Будущее страны, личный патриотизм и попытки философского осмысления происходящего – были такими же обыденными темами кухонных разговоров, как и рецепты домашних заготовок или приобретение бытовой техники или одежды и обуви.