Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

«И в самом деле, вулкан не замедлил с извержением <…>. Я был там, я видел, как это было: выброс произошел на моих глазах». Толпа зевак заполнила сад Пале-Рояля. Молодые республиканцы перелезли через ограду, подожгли пирамиду из стульев и водили хоровод вокруг костра под революционную песнь Са ira.

И здесь как у Бурбонов, так и у Орлеанских оказались общие приятные воспоминания. Пока аристократов не повесили на фонарях, они все приклеились к окнам. По поручению герцога Шартрского, Александр спускается за информацией. В саду гвардеец как раз в этот момент производит насильственный арест одного их манифестантов. Александр освобождает последнего, он его узнал. Это Альфонс Синьоль, который недавно приносил ему одну из своих драм «Тряпичник». Александр теперь уважаемое лицо, у которого ищут совета, рекомендаций, помощи. Сейчас Синьоль вне себя от ярости из-за того, что с ним так обошлись. Он клянется отомстить, но не самому солдату, а при первом же удобном случае какому-нибудь офицеру, не желает ли г-н Дюма стать его секундантом? Александр соглашается и поднимается назад к герцогу Шартрскому — отчитаться. Гвардия идет на манифестантов в штыки.

На следующий день Синьоль является к Александру узнать его мнение о своем «Тряпичнике» и оправдывается следующим образом: «Он сделал эту драму только в утешение своей старенькой матери; целый год надежды; все возможное благосостояние семьи связано с этим произведением». Это о чем-то смутно напоминает Александру, он приглашает Синьоля пообедать и обещает поразмыслить о путях совершенствования пьесы. Ночь он проводит с Белль, а вернувшись, получает оставленное Синьолем рано утром письмо. Молодой республиканец вызвал на дуэль офицера гвардии и хотел, чтобы, как и было договорено, Александр был его свидетелем, но, не застав его дома, вынужден был довольствоваться другим секундантом. «Если меня убьют, я поручаю вам «Тряпичника», это единственный источник существования для моей матери».

Так и случилось. Первая жертва Июльской революции, Синьоль погиб на дуэли. Между тем директор театра «Порт Сен-Мартен», у которого хранился второй экземпляр рукописи, передал идею «Тряпичника» Дюпёти. Его пьеса была поставлена и имела успех. На премьере Александр узнал куски, позаимствованные у Синьоля, и показал сохраненный им экземпляр Дюпёти и его сотрудникам. Они и знать не знали о существовании пьесы, но согласились уплатить долг: мать Синьоля получила третью часть прав.

У каждого свой Антони. Своего Александр практически доносил до срока, тот же, что был под сердцем у Мелании и получил прозвище — «герань» (заветный цветок Мелании), был на полпути к рождению. Но уже достаточно заметен. Вместе с дочкой и своей матерью — сообщницей Мелания уезжает в родовое имение Ля Жарри, чтобы скрыть его от посторонних глаз. Александр обещает ей все, чего она просит: да, он непременно будет присутствовать при рождении маленького Антони, да, он приедет к ней тотчас же, как закончит пьесу и она будет принята в Комеди-Франсез. И как только забеременеет Белль, что случится довольно скоро.

9 июня он перечитывает «Антони», зная, что написал великую драму, без сомнения, свой шедевр на театре. Быстрая, нервная, резкая история эта посвящена роковой страсти незаконнорожденного Антони, атеиста, анархиста, мизантропа, к кроткой Адели. Поскольку у него нет имени, чтобы предложить его возлюбленной, Антони отправляется на поиски тайны своего рождения. В его отсутствие Адель-Мелания вынуждена выйти замуж за полковника Эрвея, щедрое повышение в чине бедного капитана Вальдора, от которого родит девочку. Действие начинается с возвращения Антони, он в отчаянии, подумывает всерьез, не заколоть ли кинжалом соперника-мужа, превосходное средство для последующего самоубийства с помощью гильотины. Он пишет Адели, желая увидеться с нею в последний раз. Опасаясь, что не сможет ему противостоять, она решается бежать от встречи к мужу в Страсбург (ловкая подмена Лотарингии, где находился гарнизон Вальдора). Стоило ей сесть в карету, как лошади, естественно, понесли, и Антони останавливает их, рискуя жизнью. Жестоко израненного, его переносят в дом к Адели, и, чтобы остаться у нее, он срывает повязки со своих ран.

Признавшись, что никогда она не переставала любить Антони, Адель снова решается бежать к полковнику. Но Антони ее опережает на дороге, забирая всех лошадей и снимая все комнаты, кроме одной, на почтовой станции в Иттенхайме. Таким образом Адель лишается возможности продолжать свое путешествие и вынуждена провести ночь на постоялом дворе. Антони разбивает ее окно, затыкает ей рот кляпом и увлекает ее в соседнюю комнату, впрочем, весьма вероятно, что жертва насилия не имела ничего против оного.

Три месяца спустя Париж злословит по поводу некой скандальной парочки. В одном из салонов Адель непосредственно сталкивается с этим злословием и дерзостью в свой адрес. Она бежит домой. Одновременно Антони узнает от одного из слуг о неожиданном возвращении полковника, связанном с анонимными письмами. Он умоляет Адель уехать вместе с ним куда-нибудь на край света. Она отказывается, чтобы не бросить тень на будущее своей дочери. Полковник у дверей. Адель умоляет Антони убить ее. Он покоряется. Полковник взламывает дверь спальной. Антони бросает кинжал к его ногам: «Она сопротивлялась, я ее убил».

«Антони — это сцена любви, ревности, гнева в пяти актах. Антони — это был я, исключая убийство. Адель — это была она, исключая бегство. Поэтому эпиграфом я взял слова из Байрона: «Они сказали, что Чайльд Гарольд это я… что мне за дело». Обычно первенство в создании подобной формулы приписывается Флоберу в связи с «мадам Бовари», появившейся четверть века спустя. Литературная история XIX века слишком часто забывает о поразительном новаторском вкладе Александра во множество жанров, в данном случае — в изобретение современной драмы. Очень скоро гениальный ход последней реплики «Антони» будет повсеместно оценен. Даже те, кто не видел пьесы в театре, будут знать реплику наизусть. Через несколько лет на одном из спектаклей помощник режиссера ошибся и дал занавес на ударе кинжалом. Раздосадованный Бокаж, игравший Антони, удалился к себе в гримерную. А публика, лишенная знаменитой развязки, яростно протестовала. Тогда Мари Дорваль снова приняла позу мертвой Адели, занавес взвился, но Бокаж не желал возвращаться на сцену. Зрители вопили, свистели, начали даже ломать стулья. Тогда Дорваль встала и вышла на авансцену:

«— Господа, — сказала она, — я ему сопротивлялась, и он меня убил.

Потом она сделала глубокий реверанс и покинула сцену под громовые аплодисменты».