"Я" - Константин Щемелинин

Все было, как и раньше, — и когти на пальцах ног, и шесть пальцев на руках, и ударные бугры на них… Я окинул взглядом местность: неподалеку, между холмами, находилась база людей; отсюда, с вершины холма, мне хорошо были видны несколько охранных вышек, сплошной забор, протянувшийся по всему периметру, и несколько строений внутри базы. В центре этого укрепленного поселения находился флагшток, на котором трепетало знамя враждебного мне тогда государства.

— Ты понял меня без слов, — увидев рисунок на полотнище, сказал я «отцу».

— Конечно, — ответил он. — Ты хочешь сделать то, что я предлагал тебе сделать раньше, а чтобы облегчить тебе этот процесс, я подобрал тебе научную станцию враждебного государства.

— Почти, — решил уточнить я и одновременно выговориться, чтобы привести в порядок свои мысли. — Сейчас я воюю, и мной были уничтожены триллионы людей; но то, как это произошло, напоминает мне компьютерную игру, а ведь это произошло по-настоящему. Я пришел сюда, чтобы понять реальность; чтобы понять, хотя бы частично, то, что я совершил в космосе, — я хочу понять смерть, сделанную своими собственными руками, — согласись, что у меня еще совершенно нет опыта в этом деле; кроме того, у меня есть право на все, данное тобой, и сейчас я хочу реализовать его.

— Ты можешь погибнуть там. Тебе помочь? — предложил свою поддержку «отец».

— Моя смерть сегодня — это твоя забота: если я умру, то ты оживишь меня, как в прошлый раз; но я прошу у тебя этого только на один сегодняшний день — пока я еще не научился восстанавливать себя сам, — ответил я и подытожил. — Теперь ты знаешь, какого рода помощь мне нужна.

— Я помогу тебе во всем, — ответил «отец». — Иди смело.

Я подобрался, собрав в кулак всю свою сущность, сконцентрировавшись полностью, чтобы быть готовым ко всякого рода неожиданностям, — я сосредоточился на нападении и вошел на базу к людям как враг. Защита станции была рассчитана на нападение халанских зверей и совсем не годилась для отражения агрессии разума — я легко проник внутрь и принялся за свое черное дело. Сначала я отбирал жизнь ударом кулака, а потом, когда ударные бугры сточились, разрывая горло. Я отбирал жизнь еще несколькими способами, разрывая тела людей на куски, но тогда меня интересовала отнюдь не технология этого процесса, поэтому я и не буду останавливаться на ней.

Я удивился, узнав на собственном опыте, какая колоссальная разница в силе и быстроте существует между человеком и халанином; я удивился тому, как легко мне было расправляться с людьми, а ведь большинство из них составляли крепкие спортивные мужчины — но я совершенно не чувствовал их сопротивления, расправляясь с ними как с куклами или же манекенами.

Я убивал, всегда глядя в глаза тому, у кого забирал жизнь — так я понял каково, быть лютым зверем!

Я все время задыхался в бедной атмосфере Земли, и когда вышел наружу, то должен был некоторое время просто стоять, чтобы отдышаться.

Я — халанин — не был жесток: я просто был вне людских понятий о добре и зле, ибо я не был человеком: там, на базе, тогда, в тот час, я не принадлежал миру Земли, я не принадлежал к виду человека разумного, а то, что еще несколько минут назад я был им, присутствовало во мне исключительно в форме воспоминаний и прошедших ощущений; однако сначала, перед самыми первыми ударами, я все же чувствовал свою вину перед этими несчастными, и это чувство вины только усилилось после того, как я сделал свое дело — убитые мной люди не были ни в чем не виноваты — им просто не повезло!

Но я почти не чувствую себя убийцей сейчас, вспоминая о том моем поступке, — и почти нет во мне чувства вины за ту мою бойню! Люди — средства для достижения определенных целей существом, которое не является человеком, то есть мной, а значит, какое тут может быть чувство вины и перед кем? Правда, все эти рассуждения призваны заглушить то чувство вины, которое, хоть и значительно приглушенное с течением времени, но все же присутствует во мне и ныне, когда я вспоминаю эту кровь, — все же, я изначально родился человеком, и поэтому переживания людей близки мне; даже сейчас, когда я пишу эти строки, вспоминая былое…

Я поднялся на холм к «отцу». Мои руки были в буквальном смысле по локоть в крови, и от пролитой крови я стал весь в пятнах и потеках темно-малинового цвета. Свою юбку я потерял, когда один из умирающих, падая, схватил меня за нее и сорвал, но сейчас мне были безразличны эти мелочи.

— Я видел смерть, я делал ее, — сказал я «отцу», — и я осознал то, что я сделал в космосе.

— Одиннадцать триллионов человек, — ответил он, — вот начало твоего боевого пути.

Я задумался, а затем, примерно подсчитав численности населенных планетарных систем, сказал:

— Так значит, я и во второй раз тоже попал удачно.

— Да, — подтвердил мой «отец».

— Что будет с этой базой? — поразмыслив, спросил я.

— Пора заметать следы, — ответил «отец», — ты же не хочешь, чтобы деяния твоих рук попали земным исследователям в лаборатории. Смотри, — продолжил он, показав рукой на небо, — бело-голубые птицы уже прилетели.

— Но там осталось много живых людей, — в раздумьи проговорил я.

— Микробы, принесенные тобой, сделают свое дело, поэтому для оставшихся там эти птицы будут наилучшим концом — люди умрут не так мучительно.

Стая бело-голубых птиц атаковала базу со всех сторон: строения, башни и даже забор — все было в огне разрывов. Мы слышали отдаленный грохот боя, и вскоре увидели, как заклубился черный дым. Люди в скафандрах вместе с роботами метались между домиков и взрывов, а затем падали, покалеченные и убитые. Нападающие птицы тоже падали, пронзенные и обезображенные белыми лучами плазмы, но лучи вскоре прекратились — вся защитная автоматика базы была поражена.

Поселение горело: ветер раскручивал зеленовато-желтые языки пламени, и черный дым клубами уносило в небо, однако до нас жаркое дыхание пожара не доносилось. Я подумал, что в атмосфере Халы хорошо горит то, что на Земле горит с трудом, — нагретый фтор и озон делали свое дело.

— Все кончено, — сказал «отец», глядя на пепелище.

Я очутился на корабле, вновь увидел знакомую роспись стен и потолка; на мне не было ни кровинки, не было ни ударных бугров, ни когтей — я снова стал человеком. Я вошел в рубку и сел в свое кресло. Корабль гасил свою околосветовую скорость, все ближе и ближе приближаясь к планете. Скоро мы прибудем на космодром и выйдем на землю. Скоро…

Глава 6.

Тайга и звезды.

…Корабль медленно оторвался от земли и также медленно начал набирать скорость. Антигравитационные батареи работали не на полную мощность — вблизи поверхности планеты большая скорость нам совсем не нужна. Большую часть экипажа я отпустил отдохнуть, и они разошлись, кто по своим комнатам, а кто собрался в общем зале. Из четырех человек в рубке управления делом были заняты только двое — штурман и второй пилот, а двое других — первый пилот и я, командир, — пока просто сидели в своих креслах: мы понадобимся чуть позже, поэтому мы хоть и смотрели на показания приборов, но неторопливо, можно сказать, вальяжно. Всему свое время — сейчас еще можно отдыхать, но когда начнется бой, тогда весь экипаж будет работать, как каторжный.

…Перед вылетом наш командующий, вернее, один из его заместителей, пожелал нам удачи (сам командующий со штабом уже давно сражался где-то между звезд): мы шли одни — мы должны будем рассчитывать только на себя, что бы ни случилось с нами в бою — никто нас не поддержит, никто нам не поможет и никто нас не спасет… — и это все потому, что в предыдущем полете у меня так удачно получилось атаковать планетарные системы (на этот раз я все узнаю точно — удача ли то была или же закономерность).

…Корабль медленно набирал скорость, дремало оружие, дремали многие приборы, бездельничала большая часть экипажа.

…Приятно вспомнить процедуру награждения: экипаж выстроился строем, перед нами трепетало знамя нашей части, а представитель командования говорил: « за мужество и храбрость…», «за героизм, проявленный при…», «с честью выполненный долг перед Родиной…» — какие настоящие правильные слова — радостно вспомнить! Да, много триллионов людей ушли в ночь с нашей помощью, а мы стояли строем, воинская форма — мешком, выправки — никакой (парадный вид — откуда он у нас может взяться?), — и нас награждали.

Перед вылетом я переговорил с командиром нашего отряда и мы с ним наметили с ним несколько целей: для первоочередного удара мы выберем три-четыре планетарные системы для первоочередного удара, а какая из них станет первой, я должен буду решить сам, по ситуации. Все это мне не понравилось сразу же, хотя я и понимал, что начальник должен был дать нам указание, но для меня самое главное — это эффект неожиданности: жизнь одна, а врагов — великое множество. Прыжок — выстрел — отход или, вернее сказать, бегство — и все, больше ничего я сделать не смогу, потому что не успею, — ну а если вражеские корабли навяжут нам бой — тогда всем конец, именно поэтому уже в то время, когда командир намечал мне цели для атаки, я решил, что буду атаковать ту цель, которую выберу себе сам, и это ни в коем случае не будет одна из тех четырех: вдруг вражеская разведка узнает о наших планах, и тогда меня там будут ждать — не хочу рисковать… Не хочу рисковать еще и в выборе цели и потому, что в предстоящей атаке слишком много факторов будут работать против меня, но отказаться нельзя — приказ, поэтому я не откажусь и полечу, но нападу на ту планетарную систему, которую выберу сам, а что подумает о таком своеволии руководство мне было понятно уже сейчас: прежде всего, цели, намеченные мне командиром, были не обязательны для нападения, а наиболее желательны, — все понимали, что нам предстоит и надеялись хотя бы на одну успешную атаку, а на какую планетарную систему она произойдет — в принципе не столь уж и важно: и они, да и мы всем экипажем тоже понимали, что шансы на успешное возвращение очень невелики — но они есть!