Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Перед отъездом отец устроил большой прием. Все мои институтские подруги присутствовали. Приехавший с фронта дядя Жорж тоже явился. Этот прощальный ужин был невеселый, несмотря на выпивку и тосты, что-то мешало веселью. Говорили много о войне, о слишком больших потерях, чувствовалась какая-то неуверенность в будущем. Женя Мезенцева пела под аккомпанемент дяди Жоржа. Но даже Ляля, которая была приглашена с Юрой, не смогла внести своего бурного обычного веселья. Квартира была передана неким Смирновым, имевшим какое-то отношение к флоту. Они же купили часть мебели. Отец и Клеопатра Михайловна хотели дождаться моих экзаменов, поэтому задержались с отъездом.

Мои экзамены прошли вполне благополучно. Я перешла на последний курс без препятствий. Галя и Женя не перешли, но им предложили повторить второй курс. Женя согласилась, а Галя махнула рукой и заявила, что уедет к себе на юг и будет стараться устроиться там в какой-нибудь провинциальный театр, тем более что у нее все же стаж в хорошей школе; она надеется, что там ей зачтут это. Нас перешло 16 человек, как и полагалось по строго положенным правилам. Конечно, Саша Слободской, Таня Голова, Зоя Орфеева, Коля Каблуков и другие. Все мы разлетелись по русской земле в тот же день, но в разные часы и в разных направлениях.

Радостные чувства охватили меня, когда я очутилась в поезде. Вздохнув свободно, свалив с плеч все напряженные труды, бесконечные поездки с Васильевского острова на Николаевскую, волнения, страхи, провалы – все, что так треплет нервы, несмотря на полноту переживаний и ценность их. Я чувствовала, что мне необходим был отдых, и стремилась к нему. Радостная перспектива была впереди. Новоселка. Милые, ставшие столь близкими люди; захотелось снова делить с ними их радости и горести. Мысль о том, что дедушки больше нет, не покидала меня всю дорогу.

Перед отъездом я все же повидала Лялю; она мне откровенно сказала, что жить с Юрой не может, что они не подходят друг другу. «Да и тебе Вова не подходит», – прибавила она с усмешкой. Я сочла излишним пускаться в какой-либо спор, и на этом мы расстались. Перед окончанием занятий, но уже после экзаменов, в школе было устроено маленькое собрание. Присутствовали все наши преподаватели. Сыпались пожелания всего наилучшего, поздравления с переходом в последний класс. Мы все очень оценили и были тронуты их отношением. Саша уезжал в Польшу; он не скрывал, что соскучился по семье, особенно по матери. Чувство полного удовлетворения от благополучно проведенного года – это замечательно редкое ощущение.

Как всегда, промелькнули густые непроходимые леса, затем заметное поредение, особенно после Москвы. После Харькова совсем другие пейзажи. Любимый простор степей начался после Синельникова.

Дядя Ахиллес встретил меня в Латовке, очень похвалил, что я его предупредила. «Хорошо, что один раз перебралась через брод, но не всегда удается», – сказал он внушительно. Я нашла его сильно похудевшим и подавленным. Ясно было, что он остро переживал смерть отца. В Новоселке настроение было не то, что в былые годы. Хотя жизнь взяла свое и кипела по-прежнему, однако чувствовалась грусть потери. Больше всех изменилась бабушка. Она как-то осунулась, похудела, сделалась молчаливой, задумчивой. Меня она встретила с плачем. Тетя Люба окончательно с ней поселилась с девочкой Любочкой, которая обещала быть красавицей. Все в один голос уверяли, что она очень похожа на мою мать.

Моего коня давно выездили. Я снова начала прогулки по окрестностям. Чаще всего ездила в Кривой Рог к брату тети Ядвиги Роберту, с которым очень подружилась, особенно с его женой, ее по-польски звали Зося. Я любила слушать ее задушевные песни. Дома они говорили только по-польски, что меня нисколько не смущало, так как я научилась этому языку еще во время моего пребывания у дедушки в Любомировке. Лето не было такое веселое, как прежде. Все же устраивались вечеринки в Латовке и у Андрея Васильевича. Но даже тот факт, что не надо было обязательно возвращаться к шести часам утра, грустно напоминал о прошлом.

Когда я сказала дяде, что собираюсь выходить замуж за моряка, он принял эту новость как-то озабоченно и с грустью мне сказал: «Уже не придется часто видеться. А если бы вышла за Булича, были бы вместе; как было бы хорошо». Он очень огорчился, что мой отец и родители жениха все против нашего брака. «Ведь это нехорошо, когда родители не одобряют. Выходит как-то не по-христиански». Он привел в пример заповедь, требующую уважения к родителям. Но в конце всех доводов объявил, что он очень рассчитывает на то, что я привезу к ним своего мужа и мы будем долго у них гостить. «Насколько война позволит», – говорила я. Конечно, война была у нас все время в мыслях, она создавала на каждом шагу проблемы.

Родители мои проводили время в Шнаеве, они обосновались там. Мне не удалось у них побывать, слишком это было далеко. Незадолго перед моим возвращением я встретила тетю Сашу. Она гостила в Латовке. Это была радостная встреча. Взаимно. Она вспомнила наше замечательное веселое пребывание с труппой в Харькове, расспрашивала про Михаила Семеновича. Жалела, что выхожу замуж за моряка, и вполне естественно видела конец моей театральной карьеры. Была удивлена, что я больше не встречаюсь с Михаилом Семеновичем, и с трудом поняла мои объяснения. Так и пролетело незаметно лето.

Возвращение в Питер было такое же, как всегда. Лил мелкий осенний дождь, намечался туман. Меня никто не встретил, да и некому было. Сразу расположилась на Боровой. Моя комната оказалась просторной и уютно обставленной. Я перевезла туда свои любимые вещи. С семьей Орфеевых сошлась, как будто мы знали друг друга давно. Алексей Михайлович оказался добродушным, веселым и гостеприимным. Моя жизнь потекла как по маслу. Осень была на редкость теплая, солнечная. Мы часто с Зоей ездили в Сестрорецк к ее бабушке, проводили там субботу и воскресенье. С Женей мы продолжали дружить, хотя были в разных классах. Она много помогала своему отцу, научилась причесывать, делать маникюр и со смехом часто говорила: «Не удастся на сцену, то в парикмахерской не пропаду».

Был чудный солнечный день, когда мы с Зоей решили с утра уехать в Сестроренк. Быстро собрались, захватив роли, чтобы в промежутках подучивать. Прогуливаясь на набережной, мы вздумали прокатиться на лодке. Знакомый Зое лодочник сказал, что он больше не сдает лодок, так как сезон закончился. Зоя все же его уговорила. На его предостережения она поклялась, что мы, подплыв к мосту, повернем обратно. В открытое море было опасно пускаться. Течение было очень сильное, нас могло занести далеко, а там веслами не управиться.

Зоя была особенно веселая. Пела и рассказывала анекдоты. Подплыв к мосту, мы начали круто поворачивать, но не тут-то было. О ужас, почувствовали и увидели, что нас несет в море с невероятной быстротой. Да, несло. Мы обе приналегли на весла, но не помогало, нас несло в обратную сторону. Зоя нервно хохотала. Когда мы очутились в открытом море, она сказала, что знает, где находится мель. Надо было к ней стремиться. Мы обе приналегли изо всех сил на весла и действительно приблизились к знакомой Зое мели. Мы задыхались от усилий, но цель была достигнута; веслом ощупали землю. Остановились. Как будто течение было там менее сильное; мы разделись и выпрыгнули из лодки. Вода была ледяная. Зоя продолжала нервно смеяться. Она указала мне на противоположный берег, находившийся на довольно большом расстоянии. Там был поселок рыбаков. Надо было во что бы то ни стало дать им знать, чтобы они пришли нам на помощь. Было очень трудно удерживать лодку, мы обе вскочили в нее и, повесив наше белье на весла, начали отчаянно махать. Не знаю, сколько времени мы промаялись, нам казалось, что уже темнело, но помощь пришла. Рыбаки ловили рыбу на том отдаленном берегу, увидели наши белые знаки, явились на паруснике и забрали нас. Лодку мы не в силах были удержать, и она ускользнула из наших рук.