Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Поезд понес нас по нашим российским просторам. В Туле, на другой день, была пересадка. Пришлось ждать несколько часов. Вокзал, как и везде в России, находился очень далеко от города. Мы решили поехать в центр и пообедать в хорошем ресторане. Действительно, накормили нас превосходно. Начали с водки под икру и семгу. Борщ был с пирожками всех сортов. Когда дело дошло до бифштекса с глазуньей сверху и с грибами в сметане, мы уже еле дышали; не доели всего и отказались от сладкого. Лакей был шокирован, уверяя нас, что все хвалят их пищу. Он принес большую вазу с различными фруктами. Пили кофе. Ни я, ни отец чая не признавали. Вова, наоборот, как я убедилась впоследствии, очень любил чай, но тут постеснялся и пил с нами кофе. Он очень галантно захотел заплатить за ужин, но отец громко расхохотался и сказал, что в его жизни еще не было случая, чтобы за него платили его гости.

Еще ночь мы провели в поезде и на другой день прибыли в Шнаево. На вокзале нас встретил управляющий Кобылянский, и мы быстро примчались в усадьбу. Соня и нянечка ждали нас на крыльце. Нянечка, очень постаревшая, принялась меня обнимать, заливаясь слезами. Она нас всех поразила своим восклицанием: «Ну, слава Тоби, Господы, ни оставаться ж тоби в дивках». Я ее снова поцеловала и рассмеялась. Мне как раз накануне исполнилось девятнадцать лет. Никак я не ожидала, что кто-то мог беспокоиться, чтобы я не осталась старой девой.

Дети выросли. Геля очень недружелюбно встретила Вову, Сережа, наоборот, очень внимательно его рассматривал. Геля мне сказала, что она не любит этого дядю, который собирается меня увезти куда-то далеко. Саша, как и раньше, был всегда веселый. Он был очень занят, помогая управляющему. Остро чувствовалось отсутствие Клеопатры Михайловны. Дети меня спросили: «Когда же мама приедет?» На другой же день явился дядя Жорж. Он взял на неделю отпуск и решил провести его с нами. Зима выдалась лютая.

Небольшой домик в Шнаево, все сараи и конюшни – все было завалено снегом. Река Сура покрылась льдом. Недалеко от дома был устроен каток. Мы на другой же день отправились в Пензу, осмотрели маленький город и купили коньки.

В день нашего приезда в Шнаево отец передал мне браслет с драгоценными камнями. Он принадлежал моей покойной матери. При этом он сказал: «У тебя еще много от нее красивых вещей, но это все в сейфе. Когда тебе будет двадцать один год, ты получишь все. А то еще растеряешь, еще слишком зелена». Конечно, я сразу же надела этот браслет. Вечером мы все вышли прогуляться, несмотря на трескучий мороз. Было светло. Небо усеяно бесчисленными звездами. Луна ярко освещала все снежные сугробы и таинственный лес. Деревья были покрыты белыми снежинками.

Отец, Вова, дядя Жорж и присоединившийся к ним Кобылянский шли впереди. Мы с Вандой Людвиговной, женой Кобылянского, отстали. С нами бежала старая такса Флорка. Она третий раз меняла местожительство. Родилась в Раздоле, жила в Галиевке, наконец, заканчивала свою жизнь в Шнаево. Разговорились с моей спутницей. Она расспрашивала про Петербург, в котором никогда не была. Завидовала мне, жалуясь на скуку, особенно зимой, когда все завалено снегом. Мы уже прошли довольно далеко, как я вдруг заметила, что мой браслет исчез. Мне стало досадно и неприятно. Еще недавно я его ощупывала. Воображаю, как рассердится отец. Он только что мне его дал.

Поделившись своим злоключением с Вандой Людвиговной, я остановилась, не зная, что предпринять. Вдруг мне пришла мысль заставить Флорку разыскать браслет. Я ее подозвала, дала понюхать мою руку и велела искать. Флорка сорвалась и как безумная помчалась назад. Очень скоро она остановилась. Понюхав одно место у самой дороги, но занесенное снегом, она стала рыть своими лапками, громко лая. Мы подбежали к ней. И что же? В разрытом ею месте лежал браслет. Разве это не чудо? Собачонка продолжала весело лаять, как будто радуясь своей находке. Она была вся мокрая, облепленная снегом; я взяла ее на руки и поцеловала. Мою спутницу просила не говорить отцу, но с остальными решила поделиться. Старенькая Флорка оказалась замечательной сыщицей.

Две недели в Шнаево промчались как зимний сон. Хозяйством во время отсутствия Клеопатры Михайловны занималась Соня. Она была уже замужем за местным телеграфистом и имела свое хозяйство, но, несмотря на это, она согласилась переехать в Шнаево и управлять всем. Во время нашего пребывания никто не заикнулся во всеуслышание об отсутствии Клеопатры Михайловны. Но в интимных беседах эта история разбиралась со всех сторон. Отец, конечно, делился с дядей Жоржем. Мы с Вовой тоже обсуждали эту выходку и задавали себе вопрос: чем это кончится?

Наше возвращение в столицу ознаменовалось сильным морозом. Несколько дней школы не работали. Так всегда было. Когда температура спускалась ниже 30 градусов, детей не выпускали. Несмотря на башлыки, валенки и прочее серьезное обмундирование, дети умудрялись отмораживать себе уши, носы да и руки, снимая перчатки, сдергивая башлыки с ушей.

Вова попрощался с родными и через день вернулся на свой морской фронт. Между прочим, накануне своего отъезда он мне признался, что на его мальчишнике, устроенном за два дня до свадьбы, произошел большой скандал. Когда все хорошо выпили, Павел стал придираться к мичману Тизенко. Он ему объявил, что отлично знает о его ухаживании за мной. Удивленный Тизенко ответил, что он меня никогда не видел и даже не знает, как я выгляжу. Возмущенный Вова подтвердил, начал бранить брата, что он незаслуженно меня компрометирует. Павел был вне себя. Он вдруг неожиданно вытащил револьвер и выстрелил в сторону Тизенко. Пуля пролетела мимо уха мичмана Горецкого, к счастью, никого не ранила и попала в стенку. Павла обезоружили и увезли домой. Прощальный праздник с холостяцкой жизнью был испорчен. Веселье потухло. У всех остался горький осадок от этого непристойного поведения.

Откровенный рассказ мужа заставил меня призадуматься. Я никак не предполагала, что у Вовы мог быть такой братец. Не могла тоже понять, за что он меня так возненавидел.

Время летело. Мы часто выступали на Моховой. Евтихий Павлович Карпов[41] ставил Островского. Моим неизменным партнером был Саша. Он сильно изменился, возмужал, приобрел осанку взрослого мужчины. Он давал частные уроки направо и налево; как-то оперился, приобрел уверенность в себе. Даже стал обращать внимание на одежду.

Как и раньше, Анатолий Иванович был нашим режиссером в светских пьесах и снова случалось репетировать у него в три часа ночи. Иногда нас приглашали в большие театры на роли фигуранток. Мы были довольны немного подработать и привыкали к сцене. С Лялей мы совершенно потеряли друг друга. Вова, оскорбленный за своего лучшего друга, писал мне отчаянные письма, умоляя меня держаться подальше от нее, особенно после нашей свадьбы. Телефон сыграл роль. У меня его не было, чтобы звонить, надо было спускаться к швейцару. Меня было трудно вызывать – я целыми днями отсутствовала.