Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Как и раньше, Анатолий Иванович был нашим режиссером в светских пьесах и снова случалось репетировать у него в три часа ночи. Иногда нас приглашали в большие театры на роли фигуранток. Мы были довольны немного подработать и привыкали к сцене. С Лялей мы совершенно потеряли друг друга. Вова, оскорбленный за своего лучшего друга, писал мне отчаянные письма, умоляя меня держаться подальше от нее, особенно после нашей свадьбы. Телефон сыграл роль. У меня его не было, чтобы звонить, надо было спускаться к швейцару. Меня было трудно вызывать – я целыми днями отсутствовала.

Наша бедная Зоя таяла, сильно худела. Ее сердечная болезнь осложнилась. Доктора запретили ей посещать школу. Времени оставалось пустяки до окончания. Но не суждено было ей окончить благополучно пройденный курс. В одну роковую ночь с ней случился сердечный припадок и унес ее.

Что было с бедным полковником, как плакала Екатерина, как переживал ее жених Семенов, передать невозможно. Хоронили ее в Сестрорецке. Вся наша школьная группа присутствовала. Орфеев весь сгорбился, постарел. Он плакал на похоронах как ребенок. Он мне сказал, рыдая: «Ну вот и ты, пташка моя, улетишь к муженьку. Мы с Верой останемся одни». Вера, всегда выдержанная, скрытная, тоже плакала, но старалась подбадривать отца. О бедной бабушке говорить страшно.

Экзамены были назначены 25 мая; за несколько дней до этого нас распустили. Мы готовились дома. Но вот грянул еще один удар. Таня Голова, неизвестно почему, покончила с собой. Мы были потрясены этой жуткой неожиданностью. Она была блестящая ученица, самая талантливая из нас. Таня никогда не была особенно оживленной и веселой. Всегда приветливая, ровная. Она была скрытная, замкнутая; мы ничего не знали о ее жизни. Она жила одна в меблирашке. Умерла ночью, приняв большую дозу яда. Где она его достала, неизвестно. В ее комнате нашли записку; в ней она просила сообщить о ее смерти дяде, жившему в Пскове. Мы знали, что ее родители умерли давно, во время эпидемии холеры. Дядя немедленно явился и похоронил ее по-православному. Батюшка, отпевавший ее, знал о самоубийстве, но закрыл глаза. Нас так выбил из колеи этот безумный поступок Тани, что мы совершенно не могли заниматься. Только и была в мыслях эта страшная выходка.

Наконец, настал день экзаменов. Как всегда, было очень торжественно. Собрались представители всех школ, все преподаватели и профессора, читающие лекции по литературе. Не хватало Марии Гавриловны. Кроме того, съехались антрепренеры из многих больших городов. Они выбирали себе молодых, начинающих артистов. Мы с Сашей выступили в отрывке из «Горе от ума». Я в роли Софьи, он, конечно, был Чацкий. Почему-то я декламировала «Орленок» Эдмона Ростана19. Чувствовала я себя как во сне. Однако заметила, что Михаил Семенович находится среди зрителей. Во мне что-то загорелось; я с настоящим энтузиазмом исполнила свою роль. Шум аплодисментов придал еще большую бодрость. Когда я с облегчением спустилась с эстрады, мне самой показалось, что все сошло благополучно.

По окончании экзамена ко мне подошли Анатолий Иванович и Андрей Павлович. С ними был какой-то незнакомый, элегантный, среднего возраста господин. Анатолий Иванович сказал: «Поздравляю тебя с блестящим окончанием нашей школы, но еще больше поздравляю с таким же блестящим началом карьеры. Вот антрепренер Киевского театра Синельникова, тебя приглашает. Ты заменишь Лёлю Шатрову, которую ты хорошо знаешь. Она перекочевывает к нам в Малый». Я была поражена. Застыла в полном недоумении. Тут же он меня представил антрепренеру, не помню его фамилию. Это было так неожиданно, так заманчиво. «Но ведь я замужем, муж моряк ждет меня», – мелькало в мозгу. Опомнившись, я объяснила все свои обстоятельства: невозможность принять столь лестное предложение. Все мужчины заговорили сразу. Они совершенно не могли меня понять. Упрекали в страшном легкомыслии. Находили мой поступок невозможным. Ругали меня. Да, действительно. Гастролировать в первый раз в Киеве у Синельникова – это значит, что карьера обеспечена.

Я смущенно молчала. Подошел Михаил Семенович. Он улыбался. Подал мне руку. Выслушал нападки моих начальников и представителя Синельникова, явно обиженного моим отказом. Он спокойно произнес: «Я это давно предвидел». Все поняли, что мы давно знакомы.

В буфете нам подали шампанское с другими угощениями. Шумно нас поздравляли. Саша был в восторге. Его пригласили в Харьков, тоже к Синельникову; там был отдел этого знаменитого театра. Он знал, что была перспектива после трехлетнего стажа вернуться в Петроград. Устроились все. Никто не остался без ангажемента. Отпраздновали шумно и весело. Меня ждала совсем другая, новая жизнь.

В Петрограде, с начала шестнадцатого года, атмосфера очень испортилась. Недоставало топлива, зажигали камины. В провизии недостатка не было, но дорогие продукты стали реже появляться, вздорожали. Нарядный магазин Елисеева сделался недоступным, хотя в его витринах были выставлены роскошные фрукты, особенно экзотические.

С фронта приходили невеселые вести, увеличилось число пленных. Имена убитых все также извещались в газетах. О Распутине ходили самые невообразимые слухи. Будто бы он развращал всех придворных дам, но вместе с тем останавливал припадки гемофилии у Наследника. Поэтому водворился совсем при Дворе и стал играть значительную роль. Вся эта удушливая атмосфера Петрограда мне ужасно надоела. Я с удовольствием начала приготавливаться к отъезду в Гельсингфорс.

Вова приехал на пару дней, чтобы помочь мне с отправкой кое-каких вещей. Его родители устроили нам прощальный ужин. Павла, к счастью, не было. Мать и сестра Вовы, обе обещали приехать навестить нас летом. Я забежала попрощаться с мамой дяди Жоржа и кузенами. Были также у Савицких. Уехали мы вечерним поездом. Нас провожало много друзей.

В Гельсингфорсе меня ожидал приятный сюрприз. Квартирка, которую Вова нашел, оказалась очень уютной и комфортабельной. Она состояла из трех комнат с просторной кухней и с комнатой для прислуги. Имелась ванна с душем, а также телефон. Вова плавал на «Громобое», но скоро предполагалось его назначение на «Гангут» с повышением в чин старшего лейтенанта.

Я очень быстро освоилась в новом помещении. Устроила как можно уютнее нашу спальню, повесила образа, постели покрыла нарядными покрывалами, подаренными Вовиной мамой. Агриппина Григорьевна перед нашим отъездом подарила на новоселье красивый персидский ковер. Он лег в столовой, туда же я поставила пианино и мой любимый маленький диванчик. Столовая была также приемной. Третья комната для приезжих, но впоследствии, когда собирались гости, она служила как курильная. После обеда обыкновенно туда переселялись поболтать, выпить кофе с ликерами и всласть накуриться.