Зимние солдаты - Игорь Зотиков

Игорь Зотиков во время работы в Лаборатории холодных районов Армии США. 1980

А однажды мы с инструктором пытались что-то сделать в воздухе так близко от летящих строем двух других машин, что наши крылья даже столкнулись. Это столкновение оторвало по три фута крыльев от каждой из машин, но мы сели без происшествий. Я не знаю, какую историю придумали наши инструкторы, чтобы объяснить обломанные крылья. Но, лежа в густой траве под крылом одного из этих всепрощающих аэропланов, пока инструкторы разрабатывали стратегию поведения, я догадался вдруг, что никогда чувство от полетов не будет во мне более приятным, чем сейчас. Оно действительно не повторилось.

И вот мы уже в центре подготовки настоящих военно-морских летчиков – в Пенсаконе. Это было великое время. Эшелоны завывающих гидропланов «Кингфишеров» на бреющем полете проносились над башней управления полетами и один за другим плюхались в воду залива, поднимая при этом фонтаны брызг, как упавшие в воду снаряды. Медленные, неповоротливые, как летающие лодки, «Каталины» низко летали вдоль пляжей. И в шуме их моторов был слышен звук тех самолетов, на которых скоро буду летать я, – прекрасных, современных самолетов с радио и убирающимися шасси. А временами среди этого шума выделялся рев моторов истребителей и пикирующих бомбардировщиков.

Ночные полеты строем, когда эскадрилья за эскадрильей кружились над темным аэродромом, напоминали рождественскую иллюминацию. Среди россыпей красных и зеленых огней там и сям видны были блеклые огненные пунктиры выхлопов работающего на максимальных оборотах мотора, когда кто-то пытался на форсаже догнать свое место в строю. А невидимым этажом ниже еще россыпь таких же огней у самой земли. Там отрабатывали ночные посадки: спуск в темноту, удар колес о невидимую полосу, удар рукой по сектору газа, чтобы взвыл мотор, заставляя самолет снова взмыть в воздух навстречу неведомой судьбе. Конечно, бывали здесь и ошибки с печальным концом…

Опять переезд на другой аэродром. Другой самолет. Новые знания. На этот раз была отработка полетов вслепую, ориентируясь только по приборам, полетов «под колпаком». Целый месяц я боролся с мононуклеозом. Мне даже разрешили не стоять в строю, одетым во все парадно-белое, в середине ужасно жаркого, душного дня. Я прятался от солнца под крылом самолета, чтобы не стать пациентом «скорой помощи»…

И вот я, наконец, на аэродроме, где уже тренируют для полетов на настоящих, современных истребителях, – аэродроме, где «мальчиков» превращают в «мужчин». Я приблизился почти вплотную к тому, чтобы стать тем молодым офицером у самолета, которого увидел на постере в офисе для записи добровольцев.

День за днем проводил я на взлетных полосах, полных жизни от гудящих на них самолетов, – стрельба из пушек, бомбометание с пикирования, полеты строем, воздушная акробатика, навигация, ночные полеты – мы летали изо дня в день. Всего этого было так много… Однажды мой друг и я, оба ведомые, летели по обе стороны и чуть позади нашего коллеги, которого мы недолюбливали. Считая, что все можем, и чтобы показать свое хладнокровие и мастерство, мы подошли к нему снизу вплотную так, что наши крылья под его фюзеляжем почти касались, а потом слегка поддали его снизу. Почему-то это ему очень не понравилось.

Увольнительные давались теперь чаще. И наша гордость, и бравада бойцовых петухов просто сочилась у нас изо всех пор. Я почувствовал, что вспоминаю Норму все реже, несмотря на то что письма от нее приходили так же часто. В двадцать лет мне удалось подняться на новую ступень своей карьеры – я попал на аэродром, с которого взлетали те самые пикирующие бомбардировщики, тренировки которых мы с Нормой наблюдали, лежа на пляже. Я начал летать на пикирующем бомбардировщике и понял, что прошло уже два с половиной года с тех далеких пор. Эти полеты были устрашающим занятием даже для нас. Однажды во время групповой посадки – у самой полосы, когда я был уже готов сесть, струя от винта одного из передних самолетов почти перевернула меня вверх ногами в нескольких футах от полосы. И я сразу выучился держать правильный, чуть больший, чем раньше, интервал между машинами.

Наконец, в январе 1945 года мне вручили заветные золотые крылышки пилота, и я получил отпуск. Я точно знаю эту дату по перерыву в записях полетов моей летной книжки. И навсегда запомнил, как я, одетый в блестящие белоснежные одежды Энсигна, пригласил Норму вечером в шикарный ресторан «Пляж у Лагуны». Но нервы мои были так натянуты, что я вынужден был на время срочно покинуть ее. В уборной этого ресторана у меня началась страшная рвота. Мне было неуютно в новой роли. Я не был самим собой. Я уже не был Бобом Дейлом. Я стал Энсигном Робертом Дейлом. Но я уже научился контролировать свои эмоции, почти…

Снова переезд. Теперь во Флориду. И здесь я совершил свой первый полет на «Корсаре» – том сверхсовременном истребителе, который был изображен на постере в рекрутском центре. Однажды после долгого периода тренировок нас отпустили в город. На другой день у меня страшно болела голова от буйной предшествующей ночи. И, конечно же, именно в этот день мое имя стояло в списке для совершения того великого для меня полета. Я залез в кабину и привязался.

После того как ты взлетел, не оставалось другого выхода, как изо всех сил попробовать сесть обратно на землю. Как ни странно, но время после бессонной, пьяной ночи в городе было, пожалуй, наилучшим для знакомства с такой машиной, как «Корсар», в воздухе – напряжение оказалось не так велико. А этот самолет не выносил напряжения в летчике. Раз за разом я видел, как летчик, от чрезмерного напряжения, подводил самолет к земле и терял скорость для посадки «слишком по правилам». Машина при этом внезапно валилась на крыло, уходя в штопор, и ударялась о землю или воду, или проскакивала полосу и разлеталась на кусочки, или сгорала, или с ней случалось и то и другое. Но если удавалось убедить самолет, что тебе все безразлично и ты спокоен, самолет тоже вел себя спокойно. И каким удовольствием было летать на нем, пронзая облака! Правда, когда ты задирал перед собой длинный четырнадцатифутовый нос этого самолета, чтобы подойти на малой скорости для посадки на авианосец, становилось очень трудно следить за сигналами офицера на палубе, руководящего посадкой. Но только попробуй опустить этот нос, как бы пикируя, – машина начнет вдруг падать, как камень, как бомба, которая закончит свое превращение в ничто, в огненный шар.

А ритм нарастал. Иногда мы делали по три полета в день, надеясь, что этим мы совершенствуем свое мастерство и укрепляем силу своих нервов.

Однажды я приближался к земле в плотном строю. Вдруг на малой высоте, когда козырек кабины был закрыт и очки подняты на лоб, горячая струя какой-то жидкости, брызнувшей в лицо, ослепила меня. Лопнула главная, заполненная тормозной жидкостью трубка, соединяющая педали и руль поворота.