Тайные страсти - Алекса Смарт

В это мгновение Марселла вдруг поняла, что не может потерять Гарета… нет, только не сейчас, когда она, наконец, была готова признать всю глубину своего чувства к этому человеку.

Торопливо отбросив эту мысль, Марселла полностью сосредоточилась на самой насущной на данный момент проблеме и легонько стукнула по оконному стеклу. Наградой послужил взгляд Гарета в ее сторону.

— Час поздний, мадам, не так ли? — отчетливо донеслись до Марселлы его язвительные слова. — Как видите, мне тоже не спится.

Пока Марселла с ужасом смотрела на мужа, он легко прошелся по крыше, добрался до треугольной формы слухового окна над своей комнатой и уселся там, свесив босые ноги.

— Весьма приятная ночь, — как ни в чем не бывало продолжал беседу Гарет. — Почему бы вам не выбраться сюда и не присоединиться ко мне?

— Я бы так и поступила, милорд, — слегка дрожащим голосом проговорила Марселла, — но у меня может от высоты закружиться голова. Не согласитесь ли вы войти в комнату? Здесь мы могли бы спокойно поговорить.

— И лишиться такого прекрасного вида? — Гарет поднял руку, жестом призывая Марселлу полюбоваться открывавшейся панорамой. — Уверяю вас, ничто так не бодрит, как полуночная прогулка над городом, это помогает многое видеть… на расстоянии.

Гарет помолчал. Его слова немного успокоили Марселлу. Из речи мужа исчез простонародный выговор, а это означало, что пары алкоголя уже улетучились. По крайней мере, теперь она не имела дела с пьяным человеком в подавленном состоянии духа.

— Скажите, милорд, — отважилась, наконец, спросить Марселла. — Не исправит ли положение мое извинение? Боюсь, я вела себя недостойно и наговорила много грубостей, о которых теперь сожалею.

— Смиренное признание, мадам, признание, которое снимает камень с моей души, — улыбнулся Гарет, блеснув в темноте белыми зубами.

Лунный свет смягчил резкие черты его лица, сделав Гарета на несколько лет моложе. Босой, в распахнутой на груди рубашке, спокойно разгуливающий над городскими улицами, он напомнил Марселле прежнего Вольфа и, честно говоря, мало походил на человека, мучимого отчаянием.

На смену волнению и страху пришло подозрение. Марселла бросила на мужа обвиняющий взгляд.

— А у вас не было намерения броситься с крыши?

— Только не сегодня, милая, — последовал невозмутимый ответ. — Я всего лишь немного прогулялся там, где меня никто не мог потревожить: старая привычка.

— О!..

Гарет снова улыбнулся:

— Дайте-ка мне сообразить. Вероятно, вы подумали, будто я настолько расстроен вашим жестким обращением со мной, что решил покончить жизнь самоубийством?

— А что еще я могла подумать… обнаружив вас вон там…

Щеки Марселлы вспыхнули от смущения. Действительно, если принять точку зрения Гарета, то ее предположение казалось просто нелепым: так, всего лишь лихорадочные фантазии обиженной новобрачной. Но ведь она испугалась за него… и за себя.

«Гарет не погиб и даже в мыслях не держал ничего подобного», — напомнила себе Марселла в приливе женской обидчивости. Впрочем, в следующий момент у нее возобладало чувство юмора и она тоже улыбнулась:

— Хорошо, допустим, я судила неверно… но и вы должны признать: мало кому из жен приходилось видеть своих новоиспеченных мужей гуляющими среди ночи по крышам.

— Принято к сведению, мадам. Я тоже признаю, что мое собственное поведение не выдерживает никакой критики. Не пригласите ли вы меня к себе, дабы мы могли вместе обсудить столь вопиющий недостаток?

В непринужденном тоне Гарета Марселла уловила нотку надежды и облегченно вздохнула, чувствуя, что одержала победу. Возможно, сегодняшнее происшествие пробудило в его сердце более глубокое чувство к своей молодой жене? «Тем не менее, действовать следует очень осторожно», — напомнила она себе, — иначе Вольф так и останется не прирученным».

Стараясь умерить раздражение, Марселла ответила:

— Это было бы весьма приятно, милорд. Надо признаться, мне очень неловко вести серьезный разговор, высовываясь из окна четвертого этажа.

— Если вы сделаете милость и немного отодвинетесь, я с удовольствием присоединюсь к вам, — произнес Гарет, уверенно ступая на крышу.

Не успела Марселла сделать несколько шагов вглубь комнаты, как Гарет уже перебрался на слуховое окно над ее спальней. Затем в проеме показалась пара мускулистых ног, а еще спустя мгновение Гарет проскользнул в полутемное помещение.

— Вот это зрелище, милорд, — восхитилась Марселла. — Немногие мужчины могли бы последовать вашему примеру.

— Немногие джентльмены, — поправил ее муж, пренебрежительно улыбаясь и непринужденно облокотясь на подоконник. — Множество же менее утонченных господ в полной мере обладают подобными талантами. И среди них те, кто учил меня.

— Так вы действительно были взломщиком?

— Был, мой маленький Жаворонок… и довольно удачливым, если учесть мой возраст. Не могу сказать, что особенно горжусь своими поступками той поры, но тогда вопрос стоял жестко: украсть или умереть с голоду.

Марселла достаточно хорошо знала историю жизни Гарета, поэтому — как можно было ожидать — не пришла в ужас от столь откровенного признания. Однако она не удержалась от вопроса:

— А как же работные дома? Догадываюсь, это не самое приятное место, но там, по крайней мере, детям дают еду и подыскивают места учеников ремесленников.

— Учеников… Сюда больше бы подошло слово «рабов», — с горечью сказал Гарет. — Действительно, первые недели после смерти матери я находился на попечении прихода. Потом меня пристроили к одному краснодеревщику по имени Греншоу — этакий мерзкий жук, ростом не выше, чем я был в двенадцать лет. Его последний подмастерье сбежал незадолго до моего появления, и Греншоу не терпелось выместить злобу на другом… на любом мальчишке.

— Он бил тебя?

Гарет покачал головой.

— Греншоу был грубым человеком, но не из числа тех, что пускают в ход кулаки. Он держал меня в узде с помощью голода, давая мне корку хлеба и крошку сыра утром и такую же порцию вечером. Этого было достаточно, только чтобы не умереть с голоду.

— Боже, какое варварство, — невольно вырвалось у Марселлы, преисполненной негодования к жестокому хозяину и симпатии к маленькому Гарету.

Вероятно, Гарет догадался по лицу жены, какие переживания обуревали ее душу, и улыбнулся.

— Полностью согласен с тобой, милая. Я испытываю такие же чувства. Однако голод — это еще не самое страшное.

Боль воспоминаний омрачила черты Гарета; он немного помолчал, потом продолжил:

— Видишь ли, Греншоу опасался, как бы я не убежал от него, как предыдущий мальчишка. Чтобы этого не произошло, он каждую ночь запирал меня в мастерской и выпускал только рано утром. Так продолжалось недели две… пока однажды утром я не собрался с силами и не ударил его как следует по голове ножкой стола. Только тогда я смог вырваться.