Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мало-помалу гнев его остыл. Родной двор встретил Аксели настороженной тишиной. Мягкий, пушистый сумрак новогодней ночи обступил и обнял его. Аксели остановился, прислушиваясь. В конюшне раздался стук — это Вилппу переступил с ноги на ногу. А в хлеву загремела цепь и тяжело вздохнула лежащая стельная корова. И почему-то вдруг на душе у мальчика стало удивительно хорошо.
Он на цыпочках прокрался в избу, но отец закряхтел на своей кровати, показав, что не спит.
— Этот раз погулял—и хватит. Так и знай. Дети не должны гулять по ночам.
— Да-а... У вас спина болит?
— С чего бы она теперь прошла? Принесет он мазь-то?
— Принесет.
— Ну, что же вы там делали?
Голос отца стал чуть помягче.
— Палку перетягивали. А потом устроили выстрел. Дядя Отто начинил порохом трубку и поджег. Так грохнуло...
— Хм. И что только в голове у некоторых... Всю жизнь проживут с одними хлопушками.
Аксели подошел к шкафу, надеясь найти что-нибудь поесть, и сказал, отвлекая внимание отца:
— Теперь, стало быть, уже новое столетие.
— Это точно. Но горшок с солониной ты не тронь. И в этом столетии еда будет выдаваться только с моего ведома.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Сначала в приходе стали заводить лучшие породы скота, затем понадобился молочный завод, от завода получили деньги, а там потребовался и банк. Первые годы нового века стали для прихода порой всестороннего развития. Во всех новшествах главную роль играли богатые хозяева из волостного села: Юлле, Меллола и Паюнен. Среди жителей деревни Пентинкулма выделился Теурю, который вошел в правление молочного завода и банка. Конечно, барон тоже принимал участие в этих делах, но он из-за плохого знания финского языка не стремился к руководящим постам.
В Пентинкулма имелась пожарная команда и активно работал союз содействия противопожарной охране. Правда, люди роптали на Халме за то, что он устраивал всевозможные летние праздники, на которые дети выпрашивали у родителей по пять и по десять пенни. Но портной заставлял умолкнуть всех недовольных: у него всегда были наготове звучные афоризмы, доказывавшие, что все, независимо от звания и положения, должны заботиться о благе общества.
— У меня, как у социалиста, есть свои определенные понятия; надеюсь, вы это заметили. Но из этого не следует, что можно благодушно взирать на пожар, над какой бы крышей он ни полыхал.
Так он отвечал, если ему говорили, что у бедняков и гореть-то нечему. Итак, «летние праздники» в Пентинкулма продолжались. Устраивались игры и веселые состязания: ребята бегали наперегонки, надев на ноги мешок, взбирались по гладкому шесту и «проделывали другие дурацкие штуки», как говорил Юсси своим сыновьям, когда они отпрашивались у него на праздник.
На одном таком празднике Халме настолько недвусмысленно выступил против царя и русификаторских мер, что его вызвали для объяснений к ленсману. Ему грозило обвинение в оскорблении величества и в подстрекательстве к уклонению от военной службы. Он отправился в волость и на вопросы знакомых отвечал с таким серьезным спокойствием, словно смело и гордо шел на виселицу за государственные дела.
Однако, к разочарованию Халме, его не отдали под суд. Ленсман только сделал ему предупреждение. Вначале он даже говорил с Халме любезно, но потом рассердился, так как портной принялся осыпать его упреками. Ленсман благожелательно объяснял:
— Поймите, это публичная речь на собрании, которое я разрешил с тем условием, что вы будете говорить лишь о пожарных делах. А вы в каждом своем выступлении на этих праздниках нет-нет да и затрагиваете государственные вопросы. Если это дойдет до начальства, нам ведь обоим голов не сносить. Я предупреждаю, что при всем желании не смогу защитить вас, ибо хотя я как частное лицо вполне согласен с вами, но как должностное лицо не имею права допускать ничего подобного.
— Господин ленсман, я лишь открыто выразил единодушное мнение народа о творимых беззакониях. Если вы считаете нужным отдать меня под суд — я в вашей власти.
Ленсман смутился. Он был в трудном положении. А этот портняжка стоял перед ним с кроткой, спокойной важностью и смотрел ему прямо в глаза, точно судья.
В руке Халме держал матерчатый баульчик, где лежала смена белья, письменные принадлежности и небольшой запас еды: он уже приготовился отправиться в тюрьму.
— Я не хочу арестовывать вас. Но ведь вы понимаете, я не могу долго смотреть на это сквозь пальцы.
— Господин ленсман, при всем моем ничтожестве судьба наделила меня кое-какими знаниями и опытом. И потому я прекрасно понимаю, что вы, требуя от меня подчинения, нарушаете и закон и свой служебный долг. Ибо в данном случае закон представляю я, а вы защищаете беззаконие. Прошу прощения, но это именно так.
Ленсман рассердился. Он закричал, что из-за таких, как Халме, и без того трудное положение чиновников делается просто невыносимым.
— Ну какая польза в том, что вы изливаете душу этой толпе, к тому же состоящей почти из одних несовершеннолетних?
— Господин ленсман, я затрудняюсь определить величину той пользы, которую, возможно, принесут или не принесут мои речи. Об этом я вовсе не думаю. Но открыто говорить правду и отстаивать справедливость требует гражданский долг. Как сказал великий Золя во время дела Дрейфуса: «Когда-нибудь Франция поблагодарит меня за то, что нашелся хоть один человек, который спас ее честь, сказав правду».
Ленсман был ошеломлен. Портной говорил так, будто произносил на суде свое последнее слово. Ленсман сердито оборвал разговор:
— Ступайте домой. Но я вас серьезно предупреждаю.
— Господин ленсман, не беспокойтесь обо мне. Вы можете не сомневаться. Когда по милости провидения я буду иметь честь хоть малую толику послужить правде, родине и народу Финляндии, — вы знаете, где меня найти.
Следующий «летний праздник» Халме открыл без обычной приветственной речи. Он только вышел к собравшимся и спокойно сказал:
— В силу некоторых причин я сегодня не стану произносить речь. Вместо нее я прочту вам стихотворение «Правитель», хотя не обладаю талантом декламатора, который мог бы раскрыть перед вами всю силу слова великого Рунеберга.
В голосе его послышалось искреннее волнение, когда он дошел до строк:
Вы победили. Нынче ваша власть.
Вольны вы над моею головой.
Но до меня законность родилась
И не умрет
