Среди красных вождей том 1 - (Исецкий) Соломон

— Я очень рад и приветствую от всей души, — говорил Абрамович, — то обстоятельство, что судьба толкнула Радека в сферу чисто практических вопросов, подойдя к которым он, как человек умный, не мог не сделать известных выводов. А эти выводы логически и привели его к отказу от некоторых наи­более абсурдных положений, которые он еще так не­давно защищал с пеной у рта…

И далее, в очень умно построенной речи он, указав на то, что отказ от некоторой части ультрабольшевицких взглядов, представляет собою симптом то­го, что Радек становится на правильный путь в note 303понимании практических задач момента, заговорил о необхо­димости, отказавшись от политики уничтожения и разрушения всего, перейти к мирному строительству российской жизни…

В числе присутствующих был и Троцкий, еще так недавно вкупе и влюбе с остальными меньшевика­ми разделявший взгляды Абрамовича и других. И вот, он пропустил удобный случай не выступать с возражениями своему бывшему товарищу по партии. Он вскочил и с экспрессией потребовал слова и, точно его тол­кало что то изнутри, начал возражать.

Необходимо пом­нить, что Абрамович был из лагеря побежденных и преследуемых и потому, конечно, руки его были значительно связаны, он не мог свободно говорить и касать­ся программных вопросов. Но Троцкому чужды были соображения простой корректности и известного джентльменства. Ему нужно было блеснуть дешевенькими успехами красноречия. И он обрушился на Абрамовича, ста­вя вопросы, на которые меньшевик Абрамович не мог отвечать, не рискуя арестом… И, видя перед собой, связанного по рукам и ногам противника, уста которого были замкнуты, сознавая это, он упражнялся над ним своим крикливым красноречием. И закончил он свою речь словами:

— Нет, напрасно вы и вам подобные стараетесь сбить рабочий класс с его верного и точного пути к свободе! Напрасно вы стараетесь заманить его в свои сети! Вам это не удастся, что бы вы ни делали! Мы бодрствуем и мы всеми мерами будем бороться с вашей растлевающей ум и душу пропагандой!.. Вам не удастся — победите не вы, а мы!..

И он с резкой жестикуляцией под гром дружных аплодисментов сошел с трибуны.

note 304Я привел этот эпизод, так как он до извест­ной степени характеризует мужество и храбрость советского "фельдмаршала"…

Встретившись со мной на этом собрании, Радек, с которым я был сравнительно мало знаком, спросил меня, не соглашусь ли я возвратиться в Германию для переговоров о возобновлении торговых сношений, сказав, что после своего освобождения из "Моабита", он успел для этого подготовить почву и что на днях он снова повидается со мной.

Но прошло два-три месяца, прежде чем он заехал ко мне. Пыхтя своей ужасной трубкой мне в ли­цо, он начал говорить на ту же тему. Он сказал, что, живя в Берлине, вел с влиятельными лицами разго­воры о возобновлении торговых дел, что германское правительство в принципе согласно и готово начать пе­реговоры, и что немцы выразили желание, чтобы именно я стоял во главе такой "мирной" делегации. Он-де уже говорил на эту тему с Лениным, который согласен. Далее он сообщил, что, кроме меня, в делегацию войдут, по его предположению, Воровский и Сокольников. Конечно, мне не особенно то улыбалась эта комбинация, и я сказал Радеку, что не думаю, чтобы в таком соста­ве, принимая во внимание отношение ко мне Воровского и его любовь к интригам, из этой делегации вышел толк. Но он заявил мне, что Воровский, находящийся в опале, будет счастлив получить эту командировку и будет вести себя тише воды, ниже травы.

Словом в начале марта состоялось постановление Политбюро о моей командировке в Берлин, причем заместителем комиссара внешней торговли был назначен Шейнман, которому я и должен был как можно note 305скорее передать комиссариат, чтобы быть готовым не­медленно выехать к месту моего нового назначения.

Однако, к этому времени тучи на политическом горизонте вообще стали рассеиваться, и вскоре правитель­ство Ллойд Джорджа изъявило согласие войти в перего­воры с СССР об установлении торговых сношений. По­литбюро назначило особую делегацию для поездки в Англию, во главе которой был поставлен Красин. И 25 марта эта делегация, состоявшая из значительного числа разного рода специалистов экспертов, выехала из Моск­вы в Финляндию, чтобы оттуда морем ехать через Швецию в Англию.

Я сдал Наркомвнешторг Шейнману и, в ожидании момента моего отъезда, продолжал жить в помещении комиссариата.

В это время в Германии разыгрался путч Каппа, что, естественно задержало мой отъезд на не­определенное время. Уезжая в Англию, Красин предложил мне занять его апартамент в "Метрополе", где я и поселился после его отъезда.

И я стал ждать у моря погоды. Капповский путч был подавлен, но политическая ситуация резко изменилась в сторону неблагоприятную для возобновления тор­говых сношений, и отъезд нашей делегации был отложен на неопределенное время. Со сдачей комиссариата я остался без работы, неся лишь обязанности консуль­танта при комиссариате путей сообщения и председателя Штатной междуведомственной комиссии при том же комиссариате. Но эти занятия отнимали у меня очень мало времени и, в сущности, я ничего не делал.

С моим уходом из Наркомвнешторга у меня оборвалась официальная связь с ним. Но бывшие со­трудники видались со мной и от них я узнал о том, как управлял ими Шейнман. Это был тяжелый note 306человек. Он решил, что я распустил комиссариат и стал его подтягивать своими мерами. Имя близкие связи с ВЧК, он стал широко пользоваться своим правом са­жать в тюрьмы этого учреждения сотрудников, которы­ми он почему-нибудь был недоволен. Много рассказывали мне о его жестокости. Мне врезался в память один из таких эпизодов.

Он рьяно начал следить, лично следить за тем, чтобы сотрудники приходили на службу не опаздывая, и все начальники отделов должны были утром, ровно в девять часов, подавать ему листы с подписями сотруд­ников. И те, кто являлись хоть на пять минут позже, имели объяснение с самим Шейнманом. Он был груб со всеми подчиненными. Не обращал никакого внимания на то ужасное положение, в котором они находи­лись, на все переживаемые ими трудности на службе, по дороге и дома. Он требовал и никаких резонов не принимал во внимание. Кричал и угрожал.

— Я вам не Соломон, — кричал он на дрожащих «буржуев», упрямо, как бык, уставясь глазами в землю, — миндальничать не стану. Не желаю слушать всяких жалких разговоров о ваших бедствиях… У меня живо попадете в ВЧК.

И это были не пустые угрозы. Так, одна сотрудни­ца, имевшая на своих руках параличную мать, сама заболела. Жила она, как и все «буржуи», т. е., в холоде, голоде и темноте. По закону, заболевшие служащие должны были, в случае неявки по болезни, немедленно же официально уведомить начальство с препровождением медицинского свидетельства. Разумеется, это требование для того времени было неисполнимо: врачей не было, достать доктора было почти невозможно, уведомить на­чальство о болезни было не через кого… И вот эта note 307сотрудница, проболев три дня, явилась на службу, еще не поправившись, слабая и от болезни и от хронического голода… И у Шейнмана хватило жестокости, несмотря на робкое заступничество начальника отдела (должность рав­носильная прежнему директору департамента), посадить ее на две недели под арест…

Но была одна высококомическая черта в политике Шейнмана. Он преследовал евреев. Так, когда одно­му начальнику отдела (тоже еврею) понадобился какой то новый служащий, и он представил Шейнману своего кандидата, тот не хотел его утвердить, заподозрив, что он еврей.

— Я не желаю, — сказал он, по обыкновенно, мрачно глядя в землю, — чтобы у меня на службе бы­ли евреи…

И это говорил Шейнман, которого звали Илья Ааронович… начальнику отдела, которого звали Натан Исаакович…

И все трепетали перед ним и прозвали его "Угрюм Бурчуев"… И сотрудники, наиболее дельные, то­ропились уйти со службы Наркомвнешторга, переходя в другие ведомства.

Между тем я сидел без дела. Вопрос о поездке в Германию все затягивался. Я постоянно справлялся у Крестинского, секретаря ЦК партии и Политбюро. Он мне отвечал, что они все ждут приглашения от германского правительства, напоминали ему, но ответа нет… Скажу кратко, что так этот вопрос и заморозился окон­чательно. Изнывая без дела, я стал приставать, с ножом к горлу, к Крестинскому, требуя себе работы, часто звоня ему по телефону и всегда получая от него ответ, что он "старается", но ничего пока предложить мне не может. Мне это наконец, надоело, и я однажды note 308явился к нему лично и тут впервые познакомился с этим сановником.

— Я пришел с требованием работы, — сказал я ему.