Homo cinematographicus, modus visualis - Лев Александрович Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И когда мы сделали эту картину [ «Посвященный»], вдруг в воздухе запахло грозой – на наших глазах кинотеатры вдруг стали превращаться в мебельные салоны и в магазины подержанных машин. Бог ты мой!.. Все! Амба! Значит, сделали картину, показали на «Ленфильме», и к ней хорошо отнеслись. А проката уже не было! Они отдали кинотеатры в частные руки. Это ведь не при Ельцине случилось, это уже при позднем Горбачеве было, так что тут все на Ельцина валить не надо, хотя его вина большая в том, что произошло. В тех великих «позитивных» переменах его вина неискупна.
А что делать вообще с этой картиной? И вдруг – Бог ты мой! – ее берут на фестиваль в Локарно. Мы обнимаемся. «Все, – я говорю, – Олег, тут у нас „амба“, в Локарно нам нужно взять хоть что-то – хоть „Бронзового леопарда“, хоть „бумажного леопарда“… „Бумажный леопард“ – это что-то из маоизма – „бумажный тигр“… Хоть „пластилинового леопарда“… И все, дело в шляпе, будем двигаться дальше».
А ситуация с кино все хуже и хуже, государство прекращает вообще эту область финансировать. Деньги превращаются в ничто. Вот я получал эти пять тысяч рублей за сценарий, это были хорошие деньги, но они просто так вот – пшик!..
А потом случилось следующее: в Локарно в самый последний момент взяли картину Светы Проскуриной. Забыл название, которое, в общем-то, уже никто и не помнит[139]. Правда, о «Посвященном» тоже мало кто помнит. Взяли Свету… Это был удар, это была интрига, которая популярна в кинематографических кругах. Вместо нашей!.. Света – очень умелый режиссер и т. д. и т. п., моя подружка, но я не хочу давать оценку этой картине… которую взяли…
И после этого Олег уже не оправился. Я был более закаленный, по-видимому. Я работал уже в советское время с конца семидесятых годов… В 1979-м мы с Сашей сделали «Одинокий голос человека». То есть, я десять лет уже проработал. Я многое знал, многое понимал. А для него это – все.
И повисла в воздухе картина. И Олег не опомнился после этого. И когда мы поняли, что все усилия… Что один из лучших моих сценариев просто загремел в тартарары, не состоялся, и когда вторую картину Олега, где мы пытались развить то, что было достигнуто в «Господине оформителе», никто не увидел, потому что в мебельных салонах не будут демонстрировать фильмы… «А что делать дальше?» Родилась идея, которая часто греет всякого рода романтиков от кино (в скобках – дураков) – искать деньги на Западе. «Нам Запад поможет, Запад! Это же ясно!»
Мы решили сделать «Вия», сделать такой «эротический триллер», как сейчас бы это назвали. Я довольно много переписывал этот сценарий. Олег даже пробился к какому-то английскому продюсеру, видимо, ниже средней руки. В общем, ничего сделано не было. И все. После этого Олег стал заниматься я не знаю, чем. И что он сейчас делает, я не знаю. Это как у Асадова – есть какое-то стихотворение, великий советский поэт Асадов: «А чем же она занимается, теперь мне стыдно сказать». Вот что-то такое… Глупость! Ну а я, в общем, поплыл в этом мутном течении сливного бачка.
Олег решил сменить профессию, стать бизнесменом, а меня бизнес никогда не интересовал. Меня ни коммерческое кино в чистом виде не интересует, ни деньги, в общем, не интересуют. И я поплыл… И все девяностые годы, десять лет, то, что я делал – это несколько фильмов, три или четыре, с Александром Николаевичем, с которым я вообще ничего не получал просто… Ну, мало получалось, скажем так. Но как-то концы с концами сводили.
В 1992 году исчезли все деньги, вся моя книжка обнулилась буквально за несколько месяцев, хотя мне всего-то нужна была овсянка на молоке, но, оказывается, нужно было варить на воде, потому что молоко стоило безумных денег. У меня там, по-моему, на книжке было тридцать тысяч этих советских денег… И, собственно говоря, я выжил чисто физически в это время, потому что Егор Владимирович Яковлев – был такой главный редактор «Московских новостей», а потом «Общей газеты» – взял меня в «Общую газету» и сказал: «Юра, пиши, что хочешь». И я раз в две недели писал то, что хотел, это были не политические рассказы, подобие очерковой прозы, очерков из деревенской жизни, которую я неплохо знал тогда, да, в общем-то, и сейчас, наверное, знаю, но несколько хуже – тогда я просто жил много в деревне. И он мне платил 500 долларов. А с 2000-х пошло – эти тучные годы, и вдруг опять в кино хлынули деньги. И уже тогда мы сделали «Молоха», который в Каннах получил приз за сценарий. И уже как-то до 2008 года я делал то, что хотел.
Я мог осуществлять и проекты Александра Николаевича по его предложениям, я мог осуществлять собственные проекты с другими режиссерами. Не всегда, к сожалению, они были удачными, так скажем осторожно.
А возвращаясь к картине «Посвященный», – я не знаю, какое впечатление она окажет сейчас. Может, это все покажется претенциозным и скучным, не исключено. Но для нас это была этапная картина, судьба которой лишний раз подтвердила низменность кинематографического мира. Если картину вообще никто не смотрит, то ее как бы и нет. Вот с литературой что-то другое, литература может отлежаться, может кто-то ее откопать, а кино – некая другая материя. Кино, во-первых, быстрее стареет, эстетика кино быстро довольно стареет. То есть посредственную картину, сделанную десять или двадцать лет назад, уже невозможно смотреть.
Есть картин тридцать в кино, которые можно смотреть всегда. Чаплина можно смотреть всегда, «Слово» Дрейера я могу смотреть всегда, «Причастие» Бергмана я могу смотреть всегда. Я, вообще, на самом деле не знаю, наберется ли тридцать для меня… А вот более-менее хорошие картины и посредственные, они очень быстро стареют. Тягучий ритм, которым мы тогда увлекались, наверное, уже слишком чрезмерен для современного зрителя, даже арт-хаусного.
Ну вот, собственно говоря, судьба этой несчастной картины, которая начиналась, как очень благополучная. Тогда я был доволен. Сейчас как бы я к ней отнесся, не знаю. У меня есть пиратская копия, вся в
