Путь к Софии - Стефан Дичев

— Чтобы найти здесь твои обглоданные кости? Да ты соображаешь, что говоришь?

Коста вовсе и не помышлял о том, что говорил. Он испытывал панический страх оттого, что брату такое могло бы прийти в голову. Но именно потому, что он боялся остаться здесь один, и потому, что всячески отгонял от себя мысль о подобной возможности, он, убеждая себя, что такое намерение не может зародиться в уме Климента, вдруг высказал это вслух. Ему хотелось увериться в том, что брат возмутится, и таким образом проверить свои опасения. Теперь он был удовлетворен.

— Ну, давай подниматься! — сказал Климент.

— Погоди еще немножко...

— Мы так замерзнем!

Опираясь на скалу, Климент с трудом поднялся на ноги. От усталости у него кружилась голова. Он пошатывался, и прошло какое-то время, пока он почувствовал, что прочно стоит на ногах. Он наклонился, чтобы помочь брату, подхватил под мышки и слегка приподнял его.

— Ох, послушай! Оставь меня тут! — вдруг неожиданно для самого себя взмолился Коста; он уже и не пытался встать, он чувствовал, что больше не в состоянии идти.

— Хватит, Коста! Пошли!

— Нет, нет, оставь меня. Я тебе правду говорю!.. Я заберусь на какое-нибудь дерево. Помоги мне взобраться на дерево... и никакие волки не будут мне страшны, — упрямо, настойчиво, даже капризно уговаривал брата Коста, убежденный, что нашел выход. — Ведь ты видишь, что я не могу... Ты же врач, разве ты не видишь?..

— Как же я тебя брошу, дружище? Нет. Нет!

— Да ведь это же не просто — идти... Ты погляди: я не могу даже вытащить из снега ногу... Едва только я пытаюсь ее согнуть, ужас какая боль! Какой там вывих, наверняка перелом!

— Кто лучше разбирается в этом — я или ты?

— Ох, каждый знает свое... Слушай, помоги мне взобраться на дерево, дай мне револьвер и иди... Вон видишь там ветвистое дерево? Возле самой скалы, его легко потом найдешь...

— А если я не найду на обратном пути эту тропинку? — возразил Климент, отвечая на овладевшее им искушение.

— Как не найдешь? Следы же останутся!

Климент невольно поглядел назад на тропу, по которой они добирались сюда. Действительно, до какого-то места следы были видны, но дальше ветер уже заровнял снег.

— Нет! — вскричал он, испугавшись, что вторично поддается коварному искушению. — Ну-ка бери мешок... Взбирайся мне на спину!

— Это тебе не под силу...

— Взбирайся!..

Он взвалил брата на спину, сделал несколько шагов, покачнулся и вместе с ним повалился в снег. Но собственное решение словно подстегнуло его сообразительность. Он тут же вскочил, скинул с себя широкий офицерский ремень, застегнул его на пряжку и образовавшееся кольцо сунул в руки Косты.

— Перевернись на спину и крепко держись за ремень! — приказал он брату и побежал, потащив его за собой. — Салазки! Настоящие салазки.

И вправду, на спине Коста заскользил по спуску, как салазки, Климент продолжал тащить его, задыхаясь, пошатываясь и все же торжествуя. Несколько раз он останавливался, переводил дыхание и снова продолжал тащить за собой брата.

Время шло, ущелье уже давно осталось позади. Откуда-то с востока послышались орудийные залпы, эхо повторило их раз, другой, третий, как вдруг за поворотом перед их глазами внезапно открылась широкая долина. Вдоль нее протекала река, а параллельно ей тянулась ясно различимая дорога. В действительности долина эта была еще очень далеко внизу, но они увидели бесчисленные вьющиеся над нею тонкие дымки, собирающиеся высоко в небе в облако; различали какие-то прямоугольные очертания, какие-то темные пятна на белом снегу. Увидев все это, братья горячо обнялись... Вот там, напротив, Орхание — конец их страданиям! Там русские! Там свобода!

— Как только доберемся туда, я выпью целых десять стаканов чаю. Пока весь не распарюсь! — рассмеялся Климент, припомнив петербургские чаепития и те незабываемые дни и годы, которые оставили глубокий след в его душе.

— Что там чай! — с просиявшим лицом сказал Коста. — Я не отказался бы от доброй кружки подогретого вина... Эх, только вот нога моя, братец!..

— Потерпи, мы твою ногу поправим, Коста! Все поправим… Держись, держись за ремень и пойдем поскорее!..

Радость вернула силы им обоим. Поддерживая друг друга и пошатываясь, смеясь и охая на каждом шагу, они стали спускаться вниз, не отрывая глаз от долины, открывавшейся им меж верхушек деревьев. Они были в таком возбужденном состоянии, что прошло немало времени, пока Климент сообразил, что следует снять с себя шинель и надеть вместо нее пальто, которое он нес с собой.

— Верно! Как же это мы! Хорошо, что нам пока не повстречались братушки. А то еще приняли бы нас за турок да и подстрелили бы обоих, — сказал Коста, и глаза его смеялись, потому что в конце концов все обошлось благополучно.

Пока Климент снимал шинель, Коста вытащил из мешка его пальто — темно-синее, но не на меху, а на шелковой подкладке. В Петербурге доктор Будинов носил его только осенью и весной, хотя пальто было из добротного английского сукна и грело не хуже шинели. На дне мешка лежала дорогая соболья шапка — подарок хозяйки дома, где он жил, жены торговца, той самой, о которой он иногда вспоминал с усмешкой, всякий раз говоря себе: «Некрасивая история. Надо поскорее вычеркнуть ее из памяти!..»

Климент надел пальто, натянул шапку, оглядел себя, словно и тут, среди леса, проявляя заботу о своей внешности, и заметил: «Теперь меня не примут за турка!» — перебросил через плечо мешок, в который засунул офицерскую шинель и феску — они ему понадобятся при возвращении. Поддерживая друг друга, братья снова тронулись в путь. Но не прошли они и двадцати шагов, как слева, со стороны побелевших, густо росших сосенок, донесся резкий окрик:

— Стой!

Климент и Коста испуганно обернулись. И в ту же минуту оба сообразили, что их окликнули по-русски, что наконец они среди своих. Буйная радость охватила их. Спасены! Спасены!.. Их взгляды отыскали среди отяжелевших от снега сосен этого первого русского солдата, который для них сейчас должен был означать и конец мучениям и начало еще не познанного блаженства — ощущение свободы после пятивекового рабства.

— Братья! — ответил по-русски со слезами на глазах Климент. — Братья, мы идем к вам!

— Бросай оружие! — грозно прервал его другой голос, зычный и сиплый бас, прозвучавший на этот раз совсем близко, позади них, оттуда, где густой лес расступался и, снижаясь, терялся в обрыве.

— Мы болгары! Идем из Софии с важными...

— Черт тебя побери!.. Да ты будешь выполнять приказ? — крикнул сердито голос из сосен. Был он резкий, металлический, и тон его испугал Климента больше, чем сами слова. — И где это только ты так выучился русскому, подлая твоя душа... Считаю до трех: раз, два...

Климент быстро вытащил пистолет и отбросил его на несколько шагов от себя.

— Бросай и свой кинжал, — шепнул он брату.

— Это зачем же? С какой стати! — возмутился Коста.

— Значит, у них такой порядок, — успокоил его брат. — Откуда им знать, кто мы? — Но он и сам был смущен, хотя ободряюще улыбался.

— Руки вверх!

Они выполнили и этот приказ. Только тогда сосенки зашевелились. Показалась темно-синяя фуражка, плечо, рука, сжимавшая нацеленный на них револьвер. И перед ними возникла подтянутая фигура пехотного унтер-офицера, худого, смуглого, с тонкими прямыми бровями и такими же прямыми, туго подкрученными усами. Он стоял и разглядывал их. И ни один мускул на его сухощавом лице не дрогнул.

— Эй, Моисеенко, иди сюда — крикнул он кому-то, еще не вышедшему из засады. — А ты, Иванов, глаз с них не спускай!..

— Пусть только попробуют шелохнуться, господин унтер-офицер, сразу же... — послышался голос того, кто до сих пор молчал.

— Все это ни к чему, — сказал Климент по-русски. — Мы сами пришли к вам... Я учился у вас в Петербурге и...

Кто-то шумно к нему приблизился сзади и, став за его спиной, принялся ощупывать карманы пальто, мундира, брюк, вытащил бумажник и кошелек.

— Оружия не имеется! — отрапортовал он.

— Обыщи второго, Моисеенко!

Климент незаметно обернулся и взглянул на обыскивавшего его украинца. Это был здоровенный щекастый солдат, довольно неуклюжий и немного смешной, с куцей пушистой бородкой и карими глазами, которым он старался придать грозное выражение, соответственное устрашающему басу, что делало его немного смешным. Покрасневшие от холода лапищи Моисеенко в миг тщательно обшарили Косту и извлекли из его карманов все, что в них было.

— Хватит, — крикнул Коста, вырываясь. — Тут все мои личные вещи! Никакое это не оружие! Да вы похуже турок! А что, нет? — И он беспомощно перевел глаза на брата, словно говоря ему: вот, гляди, что ты мне рассказывал и что получается на деле!

— Не сопротивляйся, — сказал ему Климент. — Похоже, произошло недоразумение, все образуется... Господин унтер-офицер, — обратился он по-русски к начальнику сторожевого поста, который, подойдя к ним, поднял со снега пистолет и кинжал и стал внимательно разглядывать их. — Господин унтер, мне понятны меры, применяемые вами против нас... Идет война. Это естественно. Но ради бога, выслушайте меня!