Путь к Софии - Стефан Дичев

— Как рядовым, не понимаю? Вы же офицер.

— Меня произвели недавно, — сказал Кареев. — Прежде я был солдатом, уланом. Впрочем, в моем производстве повинен Вельяминов, — он неопределенно улыбнулся. — Но это особая история. Смотрите, как развевается пелерина у старика! А какая осанка! Такой он и в сражении.

Клименту все более странным казалось это оживление корнета. «Нет, ни в чем дурном он меня не подозревает, — думал он. — И вообще, возможно, вся моя тревога — плод моей фантазии, как с Андреа. В самом деле, ведь вот как бывает, когда человек запутается и теряет способность трезво оценивать положение вещей... А в сущности, все предельно ясно. Но как хочется, чтобы они мне поверили, прежде чем я сам сумею их убедить!»

— А кто второй, с красивыми бакенбардами, кто он? Как возбужденно он говорит! — сказал Климент, и не потому, что его действительно так уж заинтересовал второй генерал, а только для того, чтобы поддержать разговор, другими словами, для того, чтобы поддержать в себе чувство уверенности, что дела его не так уж плохи, как он их себе представлял.

— Это Дандевиль.

— Дандевиль?!

— Да, он. Почему это вас удивляет? Говорят, что в нем течет французская кровь. И имя его выдает.

— Это тот самый, который освободил Этрополе, да?

— Вы и это знаете?

В словах Кареева вдруг прозвучала нотка подозрительности и Климент отразил ее улыбкой. Пока он рассказывал ему о приеме во французском консульстве, о том, какую растерянность среди присутствовавших вызвала весть о взятии Этрополе отрядом Дандевиля, на лестнице послышались шаги обоих генералов — одни тяжелые, другие легкие и быстрые. Генералы поднялись на галерею, сняли с себя шинели, фуражки, отстегнули сабли. Вельяминов спросил окруживших его адъютантов, все ли командиры дивизий здесь. Молодые офицеры сразу же стали перечислять имена прибывших.

— Похоже, только нас ждут. Но погодите! — Вельяминов вдруг тряхнул седой бородой. — А где мой друг, ведь он сама точность?

— И мы недоумеваем, ваше превосходительство! Генерал Раух всегда прибывает первым!

В этот миг на лестнице послышались быстрые, четкие шаги, и на галерею поднялся еще один генерал — румяный блондин с голубыми глазами, длинные подкрученные усы подчеркивали и без того строгое выражение его лица.

— О, легок на помине! Здравствуйте, Отто Егорович! Как же это так, что вы после нас?

— Прямо с позиции. Здравствуйте, господа. Что, уже началось? — запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Раух и резким движением сбросил с себя шинель.

— Ну и как там на позиции, ваше превосходительство? Есть какие-нибудь изменения на вашем участке? — с интересом спросил учтивый Дандевиль.

— Нет, никаких перемен, генерал!

— Похоже, зазимуем тут.

— Да, похоже. Одному только начальству сие известно!

— Что ж, пойдемте, господа, — нетерпеливо сказал Вельяминов.

Когда, уступая друг другу дорогу, трое генералов вошли в комнату Гурко, на какое-то время разговоры на просторной галерее утихли. Слышались только шаги адъютантов. И какой-то далекий неопределенный звук, несколько напоминающий жужжание, который все усиливался и усиливался. «Что бы это могло быть?» — спрашивал себя Климент.

— Вы слышите? — спросил он Кареева.

— Да... Где-то кричат.

— Кричат «ура». Вот послушайте!

— Может быть, это какой-нибудь полковой праздник? Кажется, нет! — словно бы отвечая самому себе, сказал корнет. — Крики доносятся с восточной окраины города, а там расквартирован Преображенский полк... Нет, это не праздник.

— Но почему же крик усиливается?! Интересно...

— Встаньте... Полковник! — шепотом резко оборвал его Кареев, вскакивая сам.

Климент испуганно обернулся. Из комнаты Гурко вышел офицер — невысокого роста, некрасивый, неопределенного возраста, в потертом, неприглядном мундире, сразу бросавшемся в глаза на фоне франтоватых, ладно скроенных разноцветных мундиров адъютантов; у него был выпуклый наморщенный лоб, быстрые серые глаза и желто-пепельные прямые и редкие волосы; такой же была и коротенькая, клинышком бородка.

«Значит, это и есть полковник Сердюк», — подумал внезапно охваченный страхом Климент и уже не мог отвести от него взгляд.

— Поручик Ларионов! Чай для его превосходительства! И обратите на сей раз внимание, как он будет заварен! А вы, Михаил Александрович, принесете погребец его превосходительства! — сказал Сердюк, прокладывая себе дорогу в толпе молодых красивых адъютантов, а те кивали ему вслед, очевидно, хорошо зная, как должен быть заварен чай для его превосходительства и что содержится в погребце, который должен был принести Михаил Александрович.

Вдруг оцепеневший Климент почувствовал на себе взгляд быстрых глаз полковника, взгляд этот задержался на нем какую-то секунду и сразу же перебежал на Кареева.

— Вы ждете меня, корнет? — спросил Сердюк и подошел ближе.

Голос его прозвучал суховато, безо всякого любопытства.

— Так точно, ваше высокоблагородие!

— Что у вас ко мне? Кто этот человек?

Климент снова почувствовал взгляд Сердюка, скользнувший по его лицу.

— Из Софии, ваше высокоблагородие...

— Из Софии?! — взгляд серых глаз ни в чем не изменился, но теперь уже не отрывался от лица Климента.

— Он утверждает, что пришел оттуда. Их задержал подвижной пост... Его и еще одного — его брата... Задержаны они в четырех верстах к западу от перевала и при не совсем обычных обстоятельствах... Можно даже сказать, подозрительных. Но, с другой стороны, сведения, которые доктор нам сообщает относительно турецких войск в Софии...

— Вызовите переводчика и пойдемте в мою комнату.

— Переводчик не нужен. Доктор говорит по-русски.

— Тогда пойдемте! — сказал Сердюк, но, едва сделав шаг, он остановился и прислушался.

Странный крик, доносившийся снаружи, усилился до такой степени, что «ура» слышалось уже совсем отчетливо. Оно звучало так, словно его повторяло бесчисленное эхо — вдалеке, ближе и совсем близко... А снизу, со двора, донеслись фырканье лошадей и возбужденные голоса.

— Что там происходит? — наклонившись к окну, спросил Сердюк.

Адъютанты тоже кинулись смотреть в окно и так прижали Климента, что тот буквально прилип лбом к холодному запотевшему стеклу. Посередине покрытого снегом двора трое верховых — красивый офицер в шинели с меховым воротником и в меховой шапке и двое краснолицых от холода казаков, — соскочив с коней, что-то рассказывали сбежавшимся штабным писарям.

— Ура-а! — закричали те вдруг, и в воздух взлетели фуражки и шапки.

— Что такое? Скажите, ради бога, что там происходит?

— Плевен! Плевен! — кричали внизу.

Послышался дробный стук. Кто-то взбегал по лестнице. На галерее появился красивый офицер в шинели с меховым воротником.

— Где его превосходительство?

— Что?.. Что с Плевеном?

— Где он? Я от главнокомандующего...

— Тут, в этом помещении!..

Прежде чем адъютанты распахнули перед ним дверь, офицер толкнул ее, замер на пороге и, взмахнув каким-то конвертом, крикнул задыхаясь:

— Ваше превосходительство... Плевен пал! Осман-паша со всей своей армией сдался!..

Все замерли, слышались только совсем отчетливо близкие и далекие ликующие крики. В следующую минуту такие же голоса зазвучали и в комнате, и на галерее, и во всем доме. «Ура!.. Ура-а…» — кричали обезумевшие от радости офицеры всех рангов. Со слезами умиления на глазах они обнимались, целовались, снова кричали «ура», поздравляли с победой друг друга и снова обнимались, преисполненные счастья и гордости.

Один Климент стоял в стороне у окна, забытый. Из глаз его тоже текли слезы — слезы радости и благодарности, но ему не с кем было поделиться ни своей радостью, ни глубоким волнением, переполнявшим его душу. «Слава богу! Слава богу! — повторял он. — Теперь уже виден конец!.. — А перед его затуманенным взором мелькали то знакомые, то незнакомые лица. Восторженные, улыбающиеся, раскрасневшиеся. — Как весел Вельяминов. И Дандевиль. Что он говорит? А тот, высокий с моноклем, у него такой надменный вид... Нет, это не Гурко, не должен быть Гурко! Но все отвешивают ему поклоны... Но кто же тогда из них Гурко?» — спрашивал себя Климент и все ждал, все хотел увидеть лицо и фигуру, которые сами подскажут ему: вот он, этот прославленный военачальник!

Откуда-то принесли бокалы, шампанское. Бум! бум! бум! — как стреляют пробки! Радостный салют победы... И смех, и торжество, и веселье! Подтянутые адъютанты мечутся от одного генерала к другому, фамильярно наклоняются, наливают бокалы.

— Еще немного, ваше превосходительство! Угодно ли, ваша светлость?..

— Да, да... Налейте, поручик!

— Налейте! Такое событие!..

— Во славу русского оружия, господа офицеры! За здоровье государя императора, ура! — воскликнул кто-то высоким, энергичным, дрожащим от нескрываемого волнения голосом.