Путь к Софии - Стефан Дичев

Гурко, не глядя на него, обошел стол. Сел. Видно было, что он встревожен, что обдумывает и взвешивает.

— Нет, это невозможно! — произнес наконец он в ответ на какое-то свое сомнение. — Это противоречит всему, что мы знали до сих пор. Целая новая армия!? Это задержало бы и усложнило штурм перевала... Полковник, что думаете вы?

— Что именно это и было целью, ваше превосходительство!

Гурко резко вскинул голову.

— Это и было целью? Вы шутите!

Сердюк кивнул, и Климент, хотя и мельком, заметил в его глазах уже откровенно враждебные искорки. Он меня ненавидит, ненавидит меня! Но почему? О какой цели он говорил сейчас?

— Создается впечатление, что это исключительно важное сообщение поступает к нам необычайно вовремя, — сказал полковник, — Плевен пал, и в тот же день мы узнаем, что в Софию прибывают крупные подкрепления... Ловко задумано... Нас просто запугивают! Чтоб пресечь любое наше намерение немедленно предпринять наступательные действия. Пока господа англичане убедят своих западных друзей вступить в войну! И спору нет, сделано ловко!

— Сударь!.. Господин полковник! — воскликнул потрясенный Климент и сам не узнал своего голоса.

Сердюк холодно взглянул на него и повернулся к нему спиной.

— Ловко сделано, — продолжал он. — Можем у них поучиться. Болгарин, обучался в высшей школе у нас, вооружили его несколькими верными второстепенными сведениями... как наживку на удочку... Перебросили его через Арабаконак, а оттуда он по какой-то тропе добрался до нас.

— По какой-то тропе... Да эта тропа никак не связана с Арабаконаком!

— И это тоже наживка... Тоже! А мы вот срываем наживку. И не заглатываем крючок! — Холодно и бездушно рассмеялся Сердюк. — Кто же мастер, кто придумал этот ход? — внезапно обернувшись к Клименту, крикнул он и, с силой схватив за борта пальто, встряхнул его. — Говори, кто? Сен-Клер? Подлец! Мы ради вас пришли сюда умирать. Отвечай!

Климент молчал. Гнев и страдание сдавили ему грудь. Он — подлец! Он — шпион! Орудие Сен-Клера! Ему хотелось сказать, крикнуть им: «Да вы с ума сошли! Побойтесь бога, что вы так терзаете мне душу!» — но губы его словно одеревенели, он только упорно и мрачно, страшным, безумным взглядом смотрел на полковника и видел его и не видел, презирал его и жалел.

— Говори! Признавайся!

Это Гурко! И он тоже! И он ему не верит!

— Я болгарин, господин генерал, — произнес наконец он глухо, и, казалось, эти слова сразу же словно открыли запруду и дали выход страданию и озлоблению, переполнявшим его душу.

— Ты шпион! Ты не болгарин!

— Тем хуже для вас, что вы мне не верите... Да, я выполнил свой долг! Теперь вы можете меня расстрелять.

— А ты что думаешь? Что мы тебе орден дадим? Тьфу, сволочь! Убрать его отсюда, чтоб я его не видел больше!.. А второй — он где? Под строжайший арест его! Завтра поговорим с ними. Просто не хочется сейчас омрачать праздник...

Гурко еще раз бросил на него презрительный взгляд и гневно тряхнул пышной бородой.

Климент пошатнулся и, чтоб не упасть, вцепился в спинку стоявшего возле него стула.

— Несчастный ты человек, господин шпион! Совесть твоя тебе это скажет сегодня ночью, когда услышишь, как торжествует весь город, как радуются люди... Слушай, слушай — вот уже началось!

И действительно, где-то совсем близко прогремел торжественный пушечный залп салюта, а следом за ним второй и третий.

— Да, — сказал Климент, глядя в упор на генерала, — нам есть отчего торжествовать. Но, может быть, и ваша совесть заговорит, господин генерал. Попозже... Когда Сулейман закончит переброску тех четырех дивизий из Варны в Константинополь... Но какое роковое недоразумение, бог мой, какая фатальность, — добавил он тихо, с повлажневшими глазами и отвел взгляд. — Извольте поступать со мной и братом, как вы сочтете нужным. Мне нечего больше вам сказать! — произнес он горестно, но с достоинством, которое наконец снова обрел.

— Уведите его, Сердюк!

Сердюк слышал приказание, но не шелохнулся. Его выпуклый лоб наморщился.

— Будинов, — вдруг обратился он к Клименту, и в голосе прозвучало что-то затаенное. — Ты только что сказал... они из Варны отправляются, да?

— Эти части прибывают с Русенского фронта. В Варне их погружают на суда, направляющиеся в Константинополь.

— Ты уверен в этом?

— Я там не был, полковник Сердюк.

— И ты считаешь, что эти войска... войска из Константинополя прибудут в Софию?

— Я ничего не считаю. Это мы узнали, это я и сообщаю вам.

— А почему ты прежде не сказал нам об этом? Ни даже сейчас его превосходительству?

Климент устало пожал плечами.

— А, сообщая вам, он упомянул это обстоятельство, корнет? Что войска погружают на суда в Варне?

— Не смею утверждать, ваше высокоблагородие! Возможно, что и упоминал.

— Какое это имеет значение, Сердюк? — резко вмешался в разговор генерал.

«Имеет ли вообще что-либо какое-то значение? — в полном отчаянье подумал Климент, переводя взгляд с побледневшего Кареева то на задумавшегося полковника, то на Гурко, который ждал выполнения своего приказа, нетерпеливый и злой. — С каким трудом мы добирались сюда, и все пошло прахом. А Коста и не подозревает, что нас ждет. И наши в Софии...» Сердце его сжалось от боли, он едва сдерживал слезы; горше всего ему было оттого, что смерть их будет так бессмысленна.

— Дело в том, ваше превосходительство, — услышал он ненавистный голос полковника, — что в последнем донесении разведывательной службы упоминается о такой переброске.

— Полковник! Сознаете ли вы, что говорите?

— Я полагал, что войска высадят в Бургасе. Для усиления их Шипкинского фронта. А сейчас получается...

— Сейчас получается, что ваши слова, полковник, опровергают ваши предшествовавшие обвинения!

Сердюк опустил голову. Его угловатые плечи стали еще острее, и его короткая шея словно бы ушла в них.

Гурко резко обернулся.

— Доктор... Будинов, кажется, не так ли? Доктор Будинов. Как вы сами видите, ваши сведения поставили нас в затруднительное положение. Мы примем их, так сказать, в свой резерв. До подтверждения.

Климент устало улыбнулся.

— Не смею даже радоваться, ваше превосходительство. Поступайте с ними, как вам будет угодно.

Генерал задержал на нем взгляд.

— Послушайте, доктор Будинов! Возможно, мы вас обидели. Но дело ведь слишком серьезно, и тут нет места для личных чувств. Вот, поглядите на полковника!

— Я слушаю вас, господин генерал.

— Есть одно-единственное обстоятельство, которое может подтвердить либо опровергнуть ваши сведения.

— Есть много обстоятельств, но они, к сожалению, не в нашей власти, ваше превосходительство.

— Это — в вашей власти. Докажите, что вас не перебросили через Арабаконак!

— Я уже сказал...

— Сказать недостаточно! Вот карта. Покажите на ней тропу!

— Я не могу этого сделать.

— Не можете?

— Ее нет на карте, ваше превосходительство.

— Но вы ведь даже не посмотрели на нее!

— Мне ваша карта знакома, хоть она у вас большего размера. Точно такая есть у меня дома. Тропа начинается в Чуреке, проходит через гребень горы и выходит к Арабаконакской дороге в четырех-пяти километрах к западу от перевала. Хотя местами тропа достаточно широка, она почему-то не указана ни на ваших, ни на австрийских, ни на английских картах.

— Вы в этом уверены?

— Да, уверен. И не только потому, что проверил это, прежде чем пуститься в путь, но и потому, что на всем ее протяжении мы не видели ни турок, ни русских. Ваш пост задержал нас лишь тогда, когда мы вышли к Арабаконакской дороге. Впрочем, оттуда и начались наши беды. Ваши люди так же, как и вы, не верили в существование этой тропы, — добавил он с легкой насмешкой, увидев, как Гурко, подойдя к висящей на стене карте, что-то чертил на ней пальцем.

— Хорошо, допустим, — обернувшись, сказал генерал. — Но вот еще такой вопрос: считаете ли вы возможным продвижение по этой тропе — если она существует — более или менее крупных частей?

— С турецкой стороны?

— Все равно с какой.

— Не знаю. Мы шли по ней ночью. В некоторых местах тропа была завалена снежными сугробами. Вот если бы ее расчистить... Брат мой ходил по ней много раз. В летнее время по ней ездили на мулах и на лошадях.

— М-да! Это был, так сказать, побочный вопрос... Он не имеет ничего общего с вашими...

— Понимаю.

— Вот что, доктор Будинов! Я не люблю недомолвок. К тому же вы в наших руках. Сведения, которые вы нам доставили, возможно, будут решающими для наших нынешних планов — в том или ином смысле. Если вы шпион — нет, не усмехайтесь так! — если вы шпион, говорю, безразлично какой, турецкий или английский, ей-богу, мы вас расстреляем на площади перед церковью! И я сам приду поглядеть на казнь! Но если вы такой, каким мне хочется, чтобы вы были, — вот видите этот крест, я сниму его и сам надену вам на шею.