Хитмейкер. Последний музыкальный магнат - Томми Моттола

И первый наш удар должен был прийтись точно между глаз Арсенио Холлу. Его телепрограмма была в то время одним из самых популярных ток-шоу – и точно самой крутой из вечерних передач. В обычных условиях Мэрайя смогла бы попасть на такое шоу, лишь уже выпустив хитовый альбом. На тот же момент ее никто не знал, и она еще ни разу не выступала перед значительной аудиторией. Мэрайя была застенчивой девушкой, и от проявлений назойливого интереса она застывала, прямо как олень в свете фар. Но я уже видел, какой эффект она произвела на торговцев и на ребят с радио, и потому был готов рискнуть. Так что я позвонил Арсенио и попросил поставить Мэрайю в эфир. Холл не возражал, а я отправил ему копию нашего альбома.

Я помню, как поднялся занавес и Мэрайя вышла на затемненную сцену. Она спела им Vision of Love и потрясла всех до глубины души. Отклики сначала накапливались по чуть-чуть, но общий восторг достиг пика через несколько дней, когда Мэрайя исполнила America the Beautiful перед финалом NBA. Это было во Дворце спорта Оберн-Хиллз, в предместьях Детройта. Тогда Detroit Pistons играли с Portland Trailblazers. На несколько минут она приковала к себе внимание не только зрителей на стадионе, но и всех, кто видел эту трансляцию по телевизору. Когда ее голос в конце поднялся до максимально высокого тона, камеры показали, как спортсмены недоверчиво переглядываются, а потом она закончила петь, и комментатор кратко объявил:

– Теперь в нашем Дворце появилась настоящая королева.

Мы, таким образом, были на верном пути. Удалось реализовать все мои планы, и мне даже казалось, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Хвалебные отзывы хлестали, как из нефтяной скважины, мы продали миллионы копий альбома… В те дни я словно научился летать и воспарил. И это я. А что чувствовала Мэрайя, даже представить не могу!

Мой опыт работы в качестве менеджера научил меня, что в такие моменты и начинается головокружение от успехов. А потому я старался воздействовать на нее и постоянно убеждал сохранять самообладание:

– Тебе предстоит долгий путь, но если мы не будем осторожны, то застрянем уже на первых шагах. Нужно сфокусироваться на работе и проявить выдержку.

Я точно знал, где именно ее придется проявить, – в студии. Вскоре первая волна публичности Мэрайи должна была схлынуть, и нам предстояло основательно потрудиться. Мы не собирались расхолаживаться и намеревались насесть на нашу аудиторию снова, да так скоро, что она и опомниться не успеет.

Хорошо, что мы смогли выпустить первый альбом Мэрайи именно в тот момент, поскольку вскоре у компании начались трудности. Уолтер Етникофф вернулся из лечебницы, но от этого стало едва ли не хуже. Да, там его избавили от влечения к алкоголю и наркотикам, но не от глубинных проблем, которые он пытался с их помощью решить.

Теперь, конечно, он был трезв и не под кайфом, зато превратился в злобного параноика. Очень злобного. Но с точки зрения компании это было еще не самое худшее. Самым худшим стало то, что Уолтер обладал решающим голосом в вопросах подписания новых контрактов и начал пользоваться своими полномочиями для того, чтобы мешать нам продвигать новые проекты. Компанию постепенно охватывал паралич. Весь офис застыл в напряженной тишине и неподвижности, как будто надвигался ураган и нельзя было заранее сказать, бушует он на окраине города или уже прямо за дверью. Это зависело от того, с какой ноги в тот день встанет Уолтер, но все понимали, что бури в любом случае не избежать. В конечном счете его безумие должно было прорваться наружу и ударить по кому-то из нас или даже по всем сразу. Все, чего Уолтер желал, – это часами толкать речи, затевать ссоры и постепенно сжигать те немногие мосты, что у него еще оставались.

После ухода от Ларри Тиша любимой «боксерской грушей» Уолтера стал Стив Росс. Уолтер нападал и на Майкла Джексона, и даже враждовал с менеджером Брюса Спрингстина, Джоном Ландау. Уолтер поругался даже с человеком, которого никто в нашем деле старался не задирать, – с Дэвидом Геффеном.

– Найми частного детектива, и пусть он накопает побольше грязи на Геффена! – говорил он мне.

Я вежливо выслушивал его, но ничего не предпринимал. Затем он требовал компромата на Майкла Джексона, но и тут я не стал ему помогать, хотя он потом звонил по десять раз на дню и спрашивал, нанял ли я кого-нибудь и удалось ли что-нибудь накопать.

Грабмена Уолтер бранил при каждой их встрече, а Аллену приходилось с этим мириться, ведь он представлял массу артистов CBS, и на кону стояли крупные суммы. Это зашло так далеко, что я уже больше не мог видеть, как Уолтер безнаказанно оскорбляет юриста. Я вмешался, и тогда он запретил нашему коммерческому департаменту контактировать с Грабменом, а потом и вовсе велел не пускать его в здание. Наконец он и мне запретил разговаривать с Алленом и вести с ним дела. А ведь тот был адвокатом многих наших звезд! Как я мог с ним не общаться? Это было просто сумасшествие и даже больше того. Уолтер поставил меня в наихудшее положение из возможных: человек, который меня возвысил, запрещал мне разговаривать с близким другом. Вероятно, он испытывал на прочность мою преданность.

Дошло до того, что у Уолтера на столе скопились груды меморандумов и контрактов, которые он не подписывал месяцами. Мы все старались построить музыкальную компанию будущего, конкурентоспособную и с постоянным притоком новых талантов, но Уолтер швырял результаты нашей работы нам прямо в лицо. Когда он игнорировал подготовленные нами контракты, это оскорбляло менеджеров и адвокатов новых артистов. Меня снова и снова спрашивали:

– Что происходит? Почему так долго?

А я уже и не знал, что им ответить. Уолтер был моим боссом, и я лишь говорил:

– Ваш контракт у него на столе.

Естественно, все юристы коммерческого департамента буквально рвали на себе волосы. Все в компании понимали ситуацию, и понадобилось совсем немного времени для того, чтобы слухи о нашем положении достигли всех в музыкальной индустрии от побережья до побережья. А потом они преодолели шесть тысяч миль, пересекли океан и достигли Японии.

Я хотел, чтобы Уолтер посмотрел на себя в зеркало и понял, во что превратился. Я настаивал. Я умолял. Я пытался заставить его принять меры ради его собственного блага, убеждая Уолтера в том, что компания просто не может так работать.

– Убирайся, – огрызался он.

Такого между нами прежде не случалось. Уолтер как будто отдалился от всех, а потом перестал подпускать к себе и своего последнего сторонника – меня. Его кабинет превратился в подобие бункера, где он запирался и никого не принимал. Он не принимал и меня тоже, хотя прежде я заглядывал к нему постоянно.