Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

другая мысль, которую я буду всегда вспоминать с равной долей изумления и стыда. Если Лана все еще там и она жива, то, возможно, мне удастся ей все объяснить, извиниться, и мы с ней займемся… этим. И в таком случае мне лучше надеть презерватив. Прямо сейчас. Поскольку раньше я презервативов не видел, мне требовался свет, чтобы его надеть, а единственным источником света на темном горном склоне была лампочка в «Хорнете». Я залез обратно в машину, зажег ее и распечатал упаковку. Никакой инструкции. Я нацепил презерватив на палец. Как такой крошечный колпачок останется на месте во время секса? Этого я себе не представлял, но времени на раздумья не оставалось. Я напялил скрученный презерватив на свой вялый пенис, как беретку, и кинулся вверх по тропе.

– Лана!

Мой голос эхом разнесся по склонам.

– Лана!

Прошло почти два часа с тех пор, как я оставил ее.

– Лаааааанаааа!

От боли в ноге у меня искры летели из глаз, колено не сгибалось, и подъем занял куда больше времени, чем в первый раз. Добравшись до скалы, я подтянулся и заглянул наверх. Лана лежала на противоположном краю, свернувшись клубочком. Она спала. Я подкрался к ней. Она проснулась и потянулась ко мне. Ее дыхание пахло фруктовой жвачкой и «Левенбрау».

– Ты что, плакал? – спросила она, целуя меня.

Лана помогла мне лечь на нее сверху; я едва мог держаться на своей больной ноге, но она направляла меня и поддерживала.

– Вот так, сюда, – прошептала она. Внутрь. Еще глубже. Она качалась со мной взад-вперед, показывала, как правильно, пока я не понял. Я посмотрел на долину, и огни, и дома, и окна, в которые заглядывал мальчишкой. Наконец-то кто-то впустил меня внутрь.

Потом мы с Ланой лежали рядом, лицом к небу, плечом к плечу.

– Твой первый раз? – спросила она.

Мы оба рассмеялись.

– Извини, – сказал я.

– Все нормально. Наоборот, здорово, когда первый раз – не у тебя.

Я рассказал ей о своей охоте за презервативами.

– Никто еще ради меня не ездил на такие расстояния, – заметила Лана.

Она уснула, положив голову мне на грудь, а я лежал и считал звезды. Повернув голову, я увидел в пыли, сверкающий под луной, словно устрица, неиспользованный скрученный презерватив. Что, если я стал мужчиной и отцом в один и тот же безумный момент? Плевать! Так или иначе, я больше не мальчик.

Но вообще, мне казалось, что я и не мальчик, и не мужчина, а завяз где-то посредине. В прострации. Даже Шерил с этим бы согласилась. Интересно, расставание с детством – это своего рода амнезия? То есть ты забываешь себя и свою старую жизнь, забываешь все, что, казалось, никогда не забудешь, и начинаешь заново? Я очень на это надеялся. Даже загадал желание на самой яркой звезде, которую только смог разглядеть. А еще загадал, чтобы появился кто-то, кому можно задать этот вопрос.

Глава 19. Я будущий

Мама вернулась домой из больницы через неделю, с рукой в гипсе. Посыпаясь по утрам, она перебиралась с кровати на диван и дремала там остаток дня под действием обезболивающих. Хорошая новость – врачи не нашли у нее повреждений мозга. И память к ней вернулась. Но говорила она совсем мало, слабым, еле слышным шепотом, без всякого выражения. Как будто голос, вслед за лицом, тоже стал пустым. После школы, отработав смену в книжном, я садился напротив мамы на стул и либо смотрел на нее, либо заполнял анкету для Йеля.

Первая страница оказалась настоящим минным полем с каверзными вопросами вроде имя и фамилия отца. Я уже собрался напечатать Джонни Майклз, но потом напечатал «Джон Джозеф Мёрингер». Следующий вопрос: Адрес отца. Я перебрал в уме несколько вариантов. «Не знаю». «Неизвестен». «Пропал без вести». Потом напечатал «неприменимо» и беспомощно уставился на это слово.

Билл и Бад сошли с ума или просто подшутили надо мной, уговорив поступать в Йель. Лучший университет в стране не допустит, чтобы среди его студентов затесался кто-то вроде меня: недотепа без гроша, цыганенок, не знающий, куда подевался его папаша. Наверняка у приемной комиссии для заявлений от подобных претендентов есть специальная корзина с маленькой табличкой «БЕЛЫЙ МУСОР».

В Йеле никого не интересует, кто твой отец, сказали Билл и Бад, когда я обратился к ним.

Я хмыкнул.

– Но если ты так волнуешься, – добавил Билл, – почему бы его не найти?

Словно это было так просто. А потом я подумал – действительно, почему нет?

Прошло немало времени. Мне почти семнадцать, я стал другим человеком – и отец наверняка тоже. Может, ему даже любопытно, каким я вырос. Может, он звонил в дедов дом, разыскивал меня, но там просто бросили трубку. Может, он теперь хотел бы услышать мой голос? Не исключено – особенно с учетом того, что мне от него ничего больше не надо. Хоть мне и стыдно было это признавать, я больше не собирался подавать в суд на отца. На смену тем планам пришло острое желание повидаться с ним, понять, что он за человек, чтобы начать определяться с