Рыжая птица удачи - Татьяна Иванова

— Мне просто жаль Бута и Джина. А ещё больше тебя. И я вижу, как настроена наша стая. Для них Феникс — бог. Ну, не хотят они признавать, что он такой же, как и все остальные. Он обычный и ошибается также, как все. Только из-за его глупых ошибок гибнут другие!

Обычный. Такой, как все. Конечно, обычный. И спускать промахи ему нельзя, так же, как и другим. Феникс сам виноват в том, что произошло. Надо было с самого начала правильный выбор делать, тем более что ему говорили…

Кельт молчал и головой больше не мотал.

Церемонии похорон на «Киплинге» — редкость. И смерть кого-то из роты бьёт по каждому, независимо от того, из какого взвода был погибший. Потому что «Киплинг» давно стал одним целым. Трагедия, унёсшая четыре года назад целых шестнадцать жизней, была потрясением для всех. Тогда пятнадцать из шестнадцати погребальных капсул уходили в открытое пространство пустыми — потому что в них нечего было положить, — но сама церемония была необходима. Это был ритуал, дань смерти, дань уважения погибшим ребятам. Это было нужно оставшимся в живых и их командиру, Фойзе. Сегодня капсулы всего две, но потрясение ничуть не меньше. Слишком редкий, к счастью, гость на «Киплинге» — смерть. И убивает её визит не только тех, кто уходит, но и частичку тех, кто остаётся. Да, считается, что они — космические вояки — смерти не боятся и вообще считают её своей в доску. Чушь. Смерти боятся все. И все чуть-чуть умирают, когда погибает друг.

Фойзе помнил тогда, четыре года назад, страшное чёрное лицо Сергея Каждана, сурового Бута. Он всерьёз боялся, что со следующей операции Бут может не вернуться — сам полезет под выстрелы. Ничего, вернулся. Он даже научился снова смеяться — когда на «Киплинге» появились Джин с Кельтом. Он возвращался всегда. До Каджеро. А теперь он лежит в одной из этих холодных оболочек. И Джин тоже. И неизвестно, кто теперь будет учить снова смеяться Кельта.

Сегодня на церемонии будет присутствовать начальство с Земли. Нет, не для того, чтобы почтить память погибших. Для того, чтобы наказывать живых. Фойзе сейчас пытался думать обо всех, но мысли сами собой убегали к одному. Что теперь будет с «волками»? Что будет с их командиром? Фойзе знал, наверняка знал, что Феникс не говорит всего. Знал, что основная вина за случившееся не на нём, но парень твёрдо решил, что раз руководил группой, то он и есть главный виновник. И сейчас искать истинного виновного поздно. Рапорт капитана Лазарева ушёл наверх, и карательная машина уже запущена. Там, наверху, был нужен тот, на кого можно свалить всё. Козёл отпущения. И добровольное признание офицера, руководившего операцией, было как нельзя кстати. Во время разговора с начальником комиссии по расследованию, генералом Литным, Фойзе понял, что опросы участников штурма были проведены для галочки, что сейчас копаться в подробностях никто не будет, и показания участников уйдут в никуда. Кого интересует, что дальше будет с взводом, — главное, найти, кого показательно казнить. Это в такие моменты всегда главное для тех, кто боится потерять своё место на Олимпе.

В какой-то момент подполковнику показалось, что Литный так упёрся не только потому, что на него давят сверху. Такое впечатление, что он лично заинтересован в быстром показательном суде, чтобы снять именно Лазарева.

Фойзе вспомнил, как просил, доказывал, объяснял, даже угрожал, и какими серьёзными, упрямыми и в то же время потерянными глазами смотрел на него Феникс. Он почти ничего не произнёс во время их долгого разговора, кроме нескольких фраз: «Это моя вина», «Вы не имеете права задерживать мой рапорт» и «Простите меня». Последнее он произнёс уже стоя на пороге за закрывающейся дверью.

Простить что? То, что принял огонь на себя, загородив и правых, и виноватых, и его, Фойзе, в том числе? Что такое его несчастный строгач по сравнению с тем, что получит сам Феникс…

Подполковник осознал, что время идёт, а он всё стоит у входа в зал прощаний и не решается сделать шаг, чтобы войти внутрь. Этак он дождется тут Литного, а входить с ним рядом к своим ребятам он не хотел.

Лица, лица, лица… Сквозь строй. И холод. Он понимал, что это невозможно, температура на носителе поддерживалась постоянной, но всё же в отсеке было невыносимо холодно. От этих взглядов.

Смит. Добродушный здоровяк Балу с улыбчивыми глазами. Какие теперь улыбки! Смотрит в пол, брови хмуро сведены, резко погрузневшая фигура. И его «медвежата» рядом — все, как один, уставились себе под ноги.

«Динозавры». Напряжённые тела, жёсткие лица. Кто-то тоже опустил глаза, кто-то смотрит в упор на него, провожает взглядом — ждёт, неужели он, Валентин Фойзе, ничего не может сделать? Ти-Рекс. Кирилл Карпов сверлит стену напротив тяжёлым взглядом. Он знает, что сделать уже ничего нельзя, остаётся только проводить ушедших и ждать развязки для оставшихся.

Мимо «волков» идти особенно тяжело. На бледного Феникса смотреть невозможно, но подполковник всё равно смотрит. Потухшие глаза, крепко сжатые губы. Парень на пределе. Да все они… Фойзе пробегает взглядом по застывшим фигурам, по каменным лицам и вдруг замечает одного, который весь горит. Но это не тот огонь, который грет. Это назревающий огненный смерч.

Индиго всегда знает, что происходит. Он понимает своего друга не только без слов, но и тогда, когда тот всеми силами закрывается от понимания. И сейчас сержант «волков» знает, что случилось. Но он никогда не пойдёт против решения командира. Да что там — «командира»… Всем известно, что эти двое не просто сослуживцы и друзья, они не просто накрепко связаны, — они намертво вросли друг в друга. И неизвестно, кому сейчас хуже: Фениксу, взвалившему на себя непосильный груз вины за всех, или его другу, который вынужден наблюдать со стороны, не в силах помочь, остановить, уберечь. Но зато он знает, кто должен быть на месте Феникса. И, того и гляди, смерч вырвется. Только вот поздно.

…Это когда-нибудь начнётся? Чего ждём? Вот уже Фойзе пришёл, всё готово давно. Нервы ни к чёрту. Скорее бы всё кончилось. Скорее проститься, проводить мёртвых и заняться живым. Ребят жалко ужасно, но их уже не вернёшь, а вот если что-то случится с Пашкой, никогда себе не прощу. Как я мог проглядеть, почему не успел остановить этого ненормального? Ну, зачем он это сделал? Ведь виноват же не он, и все знают, кто на самом деле ошибся, все знают, но молчат — как же он всем рты заткнул! И мне ведь заткнул, и я молчу, как последний дурак, а он сам себя топит. А ты, Дэн! Ну, что ты-то? Неужели тебе всё равно, неужели настолько трудно сказать правду, что ты готов спокойно смотреть, как твой командир сам себя в петлю загоняет? Это ведь ты промахнулся, ты, ты! Дэн, опомнись, это же Феникс, наш Феникс! Мой Феникс… Да я за него из тебя душу вытрясу, Строганов! Ну, давай, ну, что ты молчишь! Он же из-за тебя пропадает, сделай же хоть что-нибудь…