Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крён

Она облегчилась, чувствуя, как из нее выходит кровь, и с горечью подумала: «Почему столь прекрасной мечте суждено погибнуть в столь мерзком месте?»

Со своей надеждой она оставалась наедине, боль же оказалась невыносима в одиночестве. Альруне хотелось с кем-нибудь поговорить. От родителей она ту ночь скрыла и откровенничать с ними не собиралась. У нее не было подруги, которой можно было излить душу, ведь других женщин она воспринимала как соперниц, боровшихся с ней за сердце Ричарда. Арфаст в последнее время говорил с ней мягче и иногда смущенно улыбался ей, но Альруна знала, что на этот раз собственную боль не одолеть, ранив кого-то другого, заставив кого-то страдать.

Оставалось только одно. Гордость молила ее держаться от Ричарда подальше, пока тот сам не обратит на нее внимания, но сердце оставалось глухо к этим мольбам.

Время шло, и однажды Альруна не выдержала. Через пару дней она пошла в башню к Ричарду, постучалась в его покои и открыла дверь.

Он оказался там, как и в ту прекрасную ночь. Герцог был бледен, его черты исказились от горя.

«Он все еще страдает… из-за нее», — подумалось Альруне.

Подняв голову и увидев непрошеную гостью, Ричард вздрогнул. Теперь уже не боль читалась на его лице, а муки совести.

— Альруна…

«Не позволь ему понять, что ты чувствуешь на самом деле», — взмолилась гордость. Сердце оказалось сильнее.

— Я люблю тебя, я всегда любила тебя, ты не хотел верить в это, а когда поверил, то не захотел слушать. Но так и есть, и так будет всегда. Ты избегаешь меня, не хочешь со мной говорить, а я не могу с этим смириться! Уж лучше я буду тебе сестрой, чем никем…

Ричард казался потрясенным. И что было еще хуже — пристыженным.

— Мне так жаль, — прошептал он.

Альруна поняла, что он говорит искренне. Она вызывала в нем только одно чувство — жалость.

— Мне так жаль, — повторил он. — Что я пошел на это… воспользовался тобой… не подумал о твоей чести… твоих родителях… не выказал тебе должного почтения… почтения, которого ты заслуживаешь…

Ричард запинался, не мог подобрать слова, чтобы описать то, что сам считал проявлением слабости. Что Альруна считала прекраснейшим событием в своей жизни.

Теперь, стоя перед ним, девушка смогла вспомнить ту ночь, и в ее воспоминаниях его прикосновения были нежными, поцелуи — сладкими, а близость — желанной.

У него же воспоминаний не было, а если и были, он не собирался ими делиться.

И вновь взвилась ее гордость, но на этот раз Альруна не сумела ей воспротивиться.

— Я ни о чем не жалею, — упрямо заявила она.

Но ее гордость проснулась слишком поздно, ее голос был слишком слаб, чтобы заглушить его угрызения совести.

— Этого не должно было случиться! — воскликнул Ричард, подаваясь вперед, словно собираясь поклониться ей.

«Ты же герцог! — мысленно воскликнула она. — Ты никому не должен кланяться! Почему же ты оказался так слаб, почему не поведешь себя как твои рыцари — расчетливые, холодные, жестокие? Почему не скажешь, что взял то, чего хотел, и это твое право?»

Но он не хотел этого, вот в чем все дело. Его волю одурманило вино.

— Я не знал о твоих чувствах, — пробормотал Ричард.

— Нет, знал. Ты знал, но тебе было все равно.

Альруна повернулась, собираясь выбежать из комнаты. В дверном проходе стоял Рауль. Она не знала, давно ли он подслушивает их разговор.

Альруна чувствовала себя застигнутой врасплох, но вдруг поняла, что Рауль не обращает на нее внимания. Он упорно смотрел на Ричарда.

— Она… Она вернулась.

Ричард сразу понял, кого Рауль имеет в виду. И Альруна тоже. В те недели, когда она думала, что беременна, девушка ждала приступов тошноты. Но только теперь ее затошнило по-настоящему.

— Да как она смеет?! — едва сдержав порыв рвоты, воскликнула Альруна.

Рауль пожал плечами, Ричард же встрепенулся. Он больше не казался подавленным, отравленным чувством вины, он вновь стал герцогом, которому все должны подчиняться. От Ричарда веяло холодом. Холодом и решимостью.

Тошнота отступила, когда Альруна поняла, что Ричарду сейчас не легче, чем ей.

И хорошо. Он не может простить ее. Не имеет права.

Гуннора не считала дни, прошедшие с момента ее бегства из Руана. Тогда деревья еще стояли в цвету, теперь же окрасились золотым. Два полнолуния минули, а между ними — целая жизнь.

Она прошла в большие ворота в город, потом в ворота поменьше, ведущие в замок герцога. Во дворе замка все пялились на нее. Даже те, кто не знал ее, удивленно смотрели на женщину, такую грязную и в то же время такую горделивую.

Гуннора надеялась, что сможет сразу же поговорить с Матильдой, но когда та вышла во двор, датчанка с болью увидела разочарование на лице своей наставницы. «Какой холодной и суровой может быть эта обычно столь приветливая женщина», — подумала Гуннора.

Только сейчас она поняла, как ей нравилась Матильда, в чем-то заменившая ей мать: всегда готовая прийти на помощь, все понимающая, но при этом требовательная.

Матильда взглянула на нее, точно не узнавая, и холодно осведомилась:

— Ты осмелилась явиться сюда?

Гуннора сглотнула. Как бы она ни была потрясена, она не станет просить о милости, не станет молить о прощении.

— Мне нужно поговорить с ним, — просто сказала она.

Матильда смерила ее долгим взглядом, и только когда к ним подошли стражники, заявила:

— Я сама об этом позабочусь.

В собравшейся толпе зашушукались, но никто не осмелился ей возразить.

— Девочки пойдут со мной. — Матильда жестом приказала Вивее и Дювелине следовать за ней.

Она не сказала, поможет ли осуществить желание Гунноры. Девушке ничего не оставалось, кроме как пойти за ней. Датчанка чувствовала устремленные на себя взгляды, даже любовницы Ричарда вышли из дома, даже служанки, даже рабыни.

«Вот она, предательница, которая хотела его убить».

Никто не произнес этих слов, но Гуннора слышала, как они эхом разносятся в ее душе, даже тогда, когда Матильда с девочками скрылись за каменными стенами термы. Матильда помогла Вивее и Дювелине вымыться и дала им чистую одежду. На Гуннору она не обращала внимания, но не помешала и той вымыться, даже дала ей простенькое, зато чистое платье.

— Я… я ни за что бы его не убила, — пробормотала Гуннора.

Матильда молча протянула ей гребень. Волосы Гунноры отросли за это время, вскоре их кончики будут касаться ее голеней. Их было очень трудно расчесать, но Гуннора упорно проводила по ним гребнем раз за разом.

— Тебе удалось завоевать его сердце, — после долгого молчания прошипела Матильда. — Как ты могла принять сторону его врагов?