Апозиопезис - Анджей Савицкий

— Какое? — совершенно чистосердечно изумился инженер, поскольку это был первый случай, чтобы его лакей хоть что-то просил. Как правило, если он чего-то хотел, то брал без спросу.

— Отпуск, — ответил на это джинн. — Я хочу поехать на несколько месяцев, а может и лет, в родные края. Я сильно нуждаюсь в этом: в солнце, пустыне, огне…

— Я согласен, — махнул Данил рукой, поскольку цербер все время приближался.

Громадное тело перемещалось на четырех лапах, волоча за собой хвост с колючками. Морды опустились книзу, лупая багровыми глазами. Когти оставляли на каменном полу глубокие следы.

Джинн вышел напротив автомата, широко разложив руки. Его ноги окружила туча дыма, и демон вознесся в воздух. Морды цербера поднялись за ним, одна из них раскрыла пасть и метнула огненный столб в Алоизия. Тот грациозно уклонился и полетел прямиком на боевую машину. Неожиданно оказалось, что цербер способен двигаться очень даже быстро. Он выпрямился, поднял передние лапы, а зад подпер хвостом. Когти со свистом пропороли воздух. Джинн пронесся мимо на миллиметр и ударил машине в грудь. Он прижался к кабелям и железной грудине, в которой находился овальный резервуар с газом. Поначалу он плюнул в него струей огненной слюны, но, не видя результата, протянул к нему руки. Внезапно что-то метнуло его взад будто тряпичную куклу, Алоизий пролетел над головами зрителей, за ним, словно за кометой, тянулся дымный хвост. Джинн врезался в ящик, сопровождаемый треском ломающейся древесины и собственными стонами. Алоизий сполз на пол, весь обсыпанный опилками и измазанный маслом. Широко раскинув руки, он разлегся у ног Данила.

— Машина защищена перед действием сверхъестественных существ, — объявил, усмехаясь, Муханов. — В ее скелет встроено сопряжение с реальностью. Никакой упырь или демон не способен ничего сделать ей. Напоминаю, что цербер должен был охранять царскую резиденцию, так что он готов ко всему. Короче, или вы сами вежливо запрыгнете в бездну, или я окончательно спущу его с поводка.

— Погодите, мальчики, — сказала Генриетта.

Она обернулась в сторону вращающегося зубчатого колеса и прыгнула в черноту.

— Геня! — заорал Довнар.

— Генриетта! — вторил ему Кусов.

Оба застыли, вытянув руки. После этого они вопрошающе переглянулись.

— Клопы, демоны, эктоплазма, — буркнул под нос Данил. — Без машины у нас не будет ни малейшего шанса.

— Да, это верная смерть, — кивнул, соглашаясь с ним. Кусов.

А за их спинами могучий автомат переступал с лапы на лапу и щелкал зубатыми пастями, выпуская из них языки синего пламени. Он никак не мог дождаться, пока наконец кого-нибудь не разорвет.

— Отправляемся за ней? — коротко спросил Данил.

— Естественно, — кивнул жандармский полковник. — Вместе, на счет «четыре».

— И раз! И два! — скомандовал Данил. — И три! И…

Но до четырех досчитать он не успел. Мрак взорвался фонтаном эктоплазмы, отбросив мужчин в сторону. Из круга вышел сияющий, словно раскаленная добела сталь, человек. На руках он держал едва-едва находящуюся в сознании Генриетту. От обоих исходили черные мазки парящей энергии.

— Игнаций, — шепнул Данил, крепче прижимаясь к полу.

Мертвый музыкант поставил юнкер-девицу на пол и поцеловал ей руку. После того он повернулся к церберу и начал напевать веселую мелодию. Мазурка заглушила металлический срежет бестии, заполнив все помещение. Пианист подошел к мотающему головами чудищу и теперь, вместо того, чтобы напевать, засвистел собственное произведение. Автомат протянул к нему головы, он перестал плеваться огнем и паром. Цербер вел себя, словно загипнотизированный, двигаясь в такт музыки.

— Что это еще за штучки? А ну убей его! — завопил побледневший от страха Муханов.

Полковник отступал шаг за шагом. Цербер урчал мазурку, но вдруг Игнаций замолк. Воцарилась тишина.

«Апозиопезис», — пришло в голову Генриетте.

Музыкант легонечко толкнул боевой автомат, и тот в одно мгновение занялся огнем. Загорелись все металлические детали, как будто бы они были сделаны из бумаги. Чугунный газовый резервуар раскалился и взорвался, превратив цербера в огненный шар, плюющийся во все стороны горящими обломками.

«Флогистон!» — подумал Данил. Вместе с музыкой призрак передал боевой машине флогистон, элемент огня, а потом высвободил его. Он изменил физическую суть машины, потому-то предохранитель перед сверхъестественным и не сработал.

Игнаций прошел сквозь горящие останки автомата, напевая под нос очередную мелодию — на сей раз печальную, но и торжественную: тот самый придуманный много лет назад полонез, который был посвящен Марии Калергис, и который должен был подарить ей в день собственной смерти. Он подошел к стоящему на коленях Муханову и остановился.

В полковника же попал один из обломков взорвавшейся машины. Толстый медный кабель вонзился ему в бедро и вышел с другой стороны штанины. Мужчина шипел от боли, пытаясь подняться. Но потом он окончательно упал на пол и пополз. При этом он испуганно рыдал, поскольку светящийся жаром флогистона призрак не отставал от него ни на шаг, словно угрызение совести, которое никак нельзя было изгнать из нечистого сознания.

— Сейчас я его прибью, — прошипел Кусов, поднимаясь на ноги и отряхивая брюки. — А ведь мы должны были доставить полковника живым.

— Да, я и сама планировала оставить ему жизнь, жаль, что не получилось, — холодно заметила Генриетта.

Тем временем Муханов полз по полу, оставляя за собой кровавый след, а Игнаций шел за ним, напевая страшную мелодию. Полковник рыдал все громче, а потом завыл. При этом он свернулся в клубок, затыкая себе уши. Ничего не помогало, мелодия выжигалась в его разуме, врывалась в сознание, выпирая из него все остальное. Муханов хотел было завопить, но вместо того присоединился к пению. Вдруг Игнаций остановился, положив ладонь полковнику на лбу. Сделалось тихо.

— Теперь ты уже не забудешь этой мелодии, — сказал мертвец. — Я сложил ее для нее. Передай эту музыке Марии, это мой прощальный подарок. — Он небрежно оттолкнул замершего от ужаса Муханова и спокойным шагом вернулся к вращающемуся кольцу. Призрак еще улыбнулся Генриетте и вступил в бездну.

Данил подскочил к чудовищной машине и передвинул пусковой рычаг. Колесо замедлило движение, а потом и вовсе остановилось. Врата на тот свет замкнулись, темнота развеялась в воздухе, не оставив после себя и следа. Инженер облегченно припал к зубчатому колесу.

— Это конец, — сказал он. — Покойник завершил свою месть, проявив милосердие, мы же можем вернуться домой и чего-нибудь выпить.

Варшава, 17 (29) ноября 1871 г., полдень

Судебные исполнители тщательно отмечали каждый обломок, погружаемый работниками на телегу. Носильщики старательно укладывали спасшиеся, но и совершенно размокшие книги и инкунабулы, инструменты и лабораторное оборудование. Во дворике осталась лишь куча разбитой мебели, рваной одежды и битого стекла. Данил был официально объявлен банкротом, причем за то, что не выплатил первого взноса по кредиту. Он стоял на дожде в сюртуке с поднятым воротником и в несколько грязноватом цилиндре. С печалью наблюдал он за тем, как полученное от деда наследие уходит в жадные лапы владельцев банка.

— Ростовщики хреновы, — печально сообщил он Алоизию.

Джинн, не говоря ни слова, лишь мрачно кивнул. Он и сам выглядел прибитым. Один глаз практически не открывался по причине опухоли, к тому же симметричное, благородное лицо негра теперь пересекало несколько шрамов. А все по причине того, что лицом он врезался в ящик с экспонатом из «Архива Ж».

Один из судебных исполнителей, мрачных типов в рединготах, тщательно прочесывающих каждый уголок домовладения на Шлиской, как раз собрался вешать пломбу на дверях дома.

Данил сглотнул горькую слюну. Он открыл дверцу на груди, покопался внутри, вытащил медную лампу и вручил ее джинну.

— Держи. Ты свободен, — без лишних слов сказал он. — Ты спас мне жизнь, пытался победить боевое чудище… Ты был верным слугой и хорошим приятелем, я же не могу вечно относиться к приятелю, как к невольнику. Можешь возвращаться в жаркие края, куда ты там хотел…

Пару секунд Алоизий стоял, крутя в своих громадных ладонях ничем не примечательную лампу. В конце концов, он вытер рукавом нос и слезящиеся глаза.

— Нет, я не могу этого принять, — басом прогудел он. — Впрочем, сам этот предмет вовсе не служит для того, чтобы мною владеть, он всего лишь символ. Я обещал графу Ходкевичу, что буду заботиться о его внуке, и сделаю это, даже если и не знаю что… Опять же, я вовсе не чувствую себя рабом, а ты, Данил, шикарный приятель. Быть твоим слугой — это честь.

Великан поклонился в пояс, положив ладонь на груди. Данил небрежно отмахнулся.