Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Михаил Ильинский

Главное же для разведчика – это налаживание и поддержание надежного функционирования агентурной сети, Теоретически не секрет, что такой сетью во Вьетнаме, как на Севере, гак и на Юге, обладали все – французы, американцы, японцы, КНР, СССР, другие социалистические страны, включая КНДР, Албанию, Монголию и даже Лаос. «Работали под разными флагами» и порой весьма эффективно. Вьетнамцы знали об этом, выставляли активные контрразведывательные барьеры, применяли различные меры по дезинформации, накрывали и арестовывали агентуру врага. Но что греха таить, в некоторых случаях в условиях развитой «шпиономании», усиленной жесточайшим военным временем, боевой дисциплиной, суперсекретностью (враг повсюду! Берегись! Он коварен и все подслушивает!), были неизбежны и перегибы. Теоретически в предательстве, измене, болтливости (сознательной и непреднамеренной), разглашении военных, политических, экономических, идеологических и других секретов мог подозреваться и осуждаться каждый находившийся во Вьетнаме человек.

Действовал и страшный закон, по которому за контакты с иностранцами (без различия с какими: русскими, китайцами, поляками, американцами, японцами, каких военно-политических взглядов, сфер деятельности) грозило тюремное наказание, вплоть до смертной казни. Закон был не шуткой, и его боялись все вьетнамцы. Наводил он страх и на иностранцев, особенно на тех, кому предстояло неофициально встречаться с гражданами Вьетнама. Но ко всему, даже к страху, человек привыкает… Поэтому о многом лучше не знать. По крайней мере, гражданскому человеку, а не военному, не разведчику, не дипломату, не коммерсанту, не журналисту.

Вряд ли удивлю мир, заявив, что, работая во Вьетнаме, помогая делами, душой и сердцем вьетнамскому народу, все советские люди без исключения, от посла Щербакова Ильи Сергеевича или Чаплина Бориса Николаевича, людей самобытных, ярких, талантливых, до самого рядового сотрудника, находились под «колпаком» ЦК КПСС через свои непосредственные учреждения. Вся информация сходилась на Старую площадь, где бы, как бы и кем бы она не добывалась: разведчиками, «чистыми» дипломатами, журналистами, военными специалистами из многочисленных служб Министерства обороны, связистами, представителями торгпредства, «Аэрофлота» или Морфлота СССР.

Особенно трудно приходилось кадровым разведчикам. Если все гражданские собирали информацию на уровне дилетантов, то от разведчиков Центр требовал квалифицированного профессионального подхода. Но требования, как часто бывает, превышали реальные возможности разведки. Интеллектуальная, страноведческая, литературная, языковая и иная «гражданская» подготовка журналистов и дипломатов, а также разных других «докторов различных наук» были выше, чем у кадровых разведчиков. Они в этом не признавались, но все знали и делали необходимые разумные выводы.

Они «поделили» между собой «интеллектуалов». Военные через атташат «работали» с «Правдой» и «Известиями».

КГБ (через резидента – сначала 1 -го секретаря, затем советника, а также через замов резидента – консула и зама торгпреда) поддерживал отношения с корреспондентами ТАСС, «Известий», «Правды», «Радио-телевидения». АПН в 60–80-х годах был почти «вотчиной» военной разведки (ГРУ). Многое считалось «нормой». Все знали «кто есть кто», но все тогда умели хранить тайны. С одной стороны была война. С другой – на всех был один ЦК-Кадровые разведчики «поселились» в среде советских журналистов только с 1967 года, и это стало создавать некоторые неудобства для газетчиков, тассовцев и радийцев. Как бы не все стало можно высказывать вслух. Наверняка информация «уплывет», и никогда неизвестно, какое получит толкование. Но то, что разведчик обязательно использует ее в своих целях, это было ясно.

Не думаю, что обо всем этом не знали вьетнамцы, усилившие в 1967–1968 годах и без того повышенное внимание к журналистам. Появились сведения, что усилилась система подслушивания (в основном через телефонные аппараты), стали устанавливаться различные «жучки», а в 1970-х уже была закуплена спецаппаратура в Германии и Японии. Разведчикам, журналистам и всем, кто работал не в посольствах, пришлось перестраиваться, сознавая, что действуют под постоянным круглосуточным наблюдением и своими неосторожными поступками, высказываниями, даже отдельными «нескромными политическими, не говоря о военных, вопросами», могли бы поставить в трудное положение не столько себя – иностранца, сколько своего собеседника-вьетнамца.

Случаев высылки за открытый шпионаж советских, китайских и других граждан из Вьетнама не было, но вьетнамские граждане (и об этом доподлинно известно) на допросы к госбезопасности попадали, вынуждены были давать неприятные показания и получали определенные задания (начинали участвовать в «игре» контрразведывательных органов). Что же, шла война, и на многое были свои «скидки», многое можно было понять и объяснить. Тем более что Восток – дело хитрое… А о правах человека тогда говорили мало.

Иностранцы в Ханое «варились» в одном «котле», и здесь многое знали каждый о каждом. Возможно, некоторые «ярлыки» были предвзятыми и неточными, но так сложилось, что корреспондента «Франс Пресс» Жана Венсана, 45-летнего хромого человека, жившего в отеле «Хоа Бинь» с секретарем длинноногой блондинкой Региной, приписали к органам французской разведки. Мол, если служил во французской колониальной армии офицером в Индокитае, то так погоны и не снял. А хромота – последствие от ранения под Хайфоном – это лишь удобное прикрытие. Машину водила Регина, а Жан Венсан только пил виски и коньяк, собирал информацию через посольские каналы и отправлял информацию в Париж. (Информация эта вся обязательно проверялась и визировалась отделом печати МИД, а наделе службами безопасности ДРВ.) Слежка за Венсаном велась почти в открытую, и Жан знал своих «опекающих» в лицо, а некоторых даже угощал бутылкой пива «Ханой» или «Чук Бать» в баре «Хоа Биня». (В колониальный период – «Мажестик».)

Следующий Жан из «Франс Пресс» – Жан Маолик жил уже в отдельном доме. Переводчик у него был, пожалуй, самый подготовленный сотрудник УПДК Вьетнама. Однажды он совершил оплошность: не написал обычного «бао као» (сообщения, рапорта) на подопечного. За это он был сильно раскритикован и очень расстроился.

Маолик был человеком добрым и, узнав, что его переводчик подвергся критике – «фе бинь» – по его вине («в тот день он плохо себя чувствовал», провалялся в кровати и ни с кем не говорил даже по телефону – ничего и не на кого было доносить), посоветовал пожилому переводчику-вьетнамцу из УПДК (управления по обслуживанию дипкорпуса): «Ты не очень расстраивайся. Но чтобы тебя не выгнали с работы, в следующий раз если не можешь что-либо сам выдумать, то обратись ко мне. Я сразу что-нибудь натворю или скажу «лишнего». В целом все тогда обошлось, но журналисты «намотали себе на ус», как следовало себя вести, если сотрудники УПДК приходились им по душе. А такое бывало.

Парадоксы случались, и нередко: объект наблюдения и службы проникались взаимной симпатией. У меня по крайней мере так было неоднократно и, благодаря этому, я многое узнавал о себе: и то, что было, и то, что не было. Но чаще всего, мне докладывали о других. Корреспонденты АДН – все, например, были сотрудниками военной разведки ГДР, венгры из газеты «Непсабадшаг» – «чистые» журналисты, чехи – все «леваки», выступали против советского вторжения в Чехословакию в августе 1968-го, китайские журналисты – из спецслужб… И меня не удивляло, что позже вся эта информация полностью подтверждалась. Чех, например, после августа 1968 года был отозван в Прагу, уволен из штата ЧТК, устроился на работу таксистом. Но это был блестящий журналист-профессионал. Он написал книгу-бестселлер о своей журналистской карьере и работе во Вьетнаме (1967–1968 гг.).

Венгры Дьюла Кешешди и Ласло Сабо были партийными журналистами и следили только за перемещениями в партаппарате ДРВ, Дитер из ГДР был по-немецки четким офицером и мог точно сказать номер любой сайгонской воинской части и место ее расположения.

В отеле «Тхонгнят» напротив корпункта «Известий» снимал в 1968 году номер помощник польского военного атташе. 22 августа 1968-го у меня на обеде был член ЦК КПЧ, главный редактор газеты «Руде Право» Зденек Горжени, мой старый московский коллега и друг. Вдруг неожиданно влетел в номер польский «сосед».

– Я слышал, что у тебя Горжени. Хочу задать ему несколько вопросов о положении в Чехословакии!

– Послушай, Янек, – сказал я. – Здесь журналисты – мы. И мы привыкли задавать вопросы. Так что выпей рюмку и оставь нас! Здесь другой «клуб».

Янек рюмку осушил, но позже, как я узнал от друзей, донос все-таки на меня настрочил. Писал в Варшаву, но дошло до Москвы, как русский журналист не позволил поляку «поработать» с чехословацким «объектом» в самый кризисный момент в Праге. Мне не поздоровилось. Но пронесло. Вьетнам спас.