Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Михаил Ильинский

Я бежал на каждую новую встречу с Туаном, словно чувствовал, что этих встреч остается все меньше и меньше… Я любил Нгуен Туана, знал его многие годы, и он для меня никогда не изменялся. Одним и тем же веселым, добрым светом сверкали из-за очков его глаза. Тот же высокий лоб, обрамленный седыми длинными волосами, ложившимися на воротник его шерстяной рубашки. Те же воинственные усы. Та же обкуренная трубка…

Я готовился к каждой встрече с Туаном, знал его любимые цветы фузунг, которые он называл цветами «прекрасных мгновений». Их чудесные шапки всегда воскрешали его воспоминания о далеких годах. Когда-то с цветами фузунг встречала писателя после возвращения из колониальной ссылки жена. С цветами фузунг он шагал с маленьким сыном, который в 60-х уже был полковником танковых войск ДРВ. Эти цветы фузунг стояли в самодельной вазе из снарядной гильзы, когда он заканчивал «Очерки войны Сопротивления», удостоенные национальной премии по литературе (правительство республики наградило Нгуен Туана орденом Сопротивления I степени). С цветами фузунг я видел Туана вечером 30 апреля 1975 года, когда в честь освобождения Сайгона весь Ханой вышел на улицы. Нгуен Туан стоял в окружении пятнадцати внучат. Он смотрел в небо, которое разрывали огни победных фейерверков.

– Ты знаешь, – как-то сказал мне Нгуен Туан, – я почему-то в мыслях часто возвращаюсь к прошлому, к моей юности. Это было давно. В Ханое в канун нового, 1941 года. Я прибыл в столицу… в наручниках, в арестантском вагоне в сопровождении полицейских. Возможно, кого-то и ожидал новогодний праздник, а я отправлялся в ссылку. Это был мои второй арест по политическим мотивам. В 1929 году пришлось уже отсидеть в бангкокской тюрьме. Как часто в жизни в трудные моменты нам видятся безвыходные тупики, но время и борьба доказывают, что это были не тупики, а лишь крутые и порой опасные повороты. И вновь перед тобой дорога…

Однажды в полицейском участке Нгуен Туану был задан вопрос: «Род занятий?» – «Литератор», – ответил писатель. «Лицо без определенных занятий», – было занесено в протокол.

Порой судьба изощряется в ненависти к человеку, думал тогда, в 1941-м, Туан, и вспоминал старую легенду: «Два мандарина обратились к королю, желая определить судьбу поэта. У этого человека, говорили они, есть два пути: или с нами, или на плаху. Талант не живет в одиночку…» Поэт избрал плаху…

– Правда, до плахи у меня дело тогда не дошло. Но и с «королями» я не пошел, – продолжал Нгуен Туан. – Через несколько дней события резко изменились.

Колониальная администрация, желая успокоить индокитайскую интеллигенцию, чувствуя, что сместились ориентиры, присудила первую премию за книгу «Тени и отзвуки времени». Вскоре я получил не только свободу, но и чек в Индокитайском банке на целых 500 пиастров. По тем временам это была солидная сумма, учитывая, что мешок в сто килограммов риса стоил два-три пиастра. За столько же можно было справить европейский костюм…

Что делать со свободой, я знал, но как поступить с деньгами?.. – Туан улыбнулся в усы. – Решение было найдено. Разыскал одну из своих знакомых – известную в те времена певицу – и отправился с ней в банк. Получил деньги, отдал их даме. Прежде, в трудные годы, она не раз помогала мне.

Но вряд ли эти деньги могли покрыть те расходы, которые она несла, оплачивая долги молодого писателя. И есть ли вообще та монета, которой оплачивается признательность и доброта?

– В годы первой войны Сопротивления, – продолжал Туан, – наши дороги разошлись. Я ушел в партизанские районы, а она осталась в столице, не теряя связи с революционерами. Однажды друг привез от нее посылку. Я развернул сверток и обнаружил слиток золота и шелковый платок. Слиток золота? Я отдал его революционной власти. А вот платок… – Туан вытащил его из нагрудного кармана и развернул…

Долго, сосредоточенно смотрел он на причудливые вензеля. Затем сложил платок и спрятал в нагрудный карман.

– Она погибла во время первой войны Сопротивления. Как и при каких обстоятельствах – не знаю. Мне неведомо, где ее могила; но память о ней сохранил навсегда. Я запомнил ее слова: «На Востоке краешком засветилось солнце: заря – это предвестница дня, это путь к дневному курьеру». Сейчас этот дневной курьер несется над всем Вьетнамом.

Однажды Туан пришел ко мне в канун нового года. В коричневой вельветовой куртке, в черной шерстяной рубашке. (Это была его любимая одежда.) Писатель протянул мне свою новую книгу: старый человек должен еще писать и новые книги.

– Читатель видит в нас источник нравственной силы. Он не прощает нам слабых, бездушных строк. Чашечка зеленого чая утоляет жажду, рис кормит человека, а книга насыщает мозг, – говорил мне Туан. Он приобрел известность в литературных кругах в середине 30-х годов. Еще до Августовской революции 1945 года без колебаний включился в революционную борьбу. В 1946-м – в возрасте 36 лет (родился 10 июля 1910 года) стал первым генеральным секретарем Ассоциации литературы и искусства Вьетнама. Его книги и рассказы «Чашка чая из утренней росы», «Без родины», «Храм музыки», «Дух сопротивления «, «Черная река» и многие другие отмечены романтической приподнятостью, отточенностью стиля. В переводах Нгуен Туана Вьетнам «открыл» Чехова, Гоголя… Он – автор статей о творчестве Л. Толстого, Ф. Достоевского…

Когда массированным налетам американской авиации подвергался угольный район Вьетнама – Хонгай, он писал гневные репортажи с места событий для ханойской газеты «Тхонгнят» – «Единство». Как-то я застал Туана за письменным столом. Он заканчивал новеллу «Островной уезд». За окном громыхала гроза. Писатель открыл ставни: «Люблю буйство природы. Дожди вспучивают ручьи и реки, правда, они грозят прорвать дамбы, но зато обновляют землю». Пока Туан заваривал крепкий зеленый чай, я углубился в чтение его новеллы.

Легендарные герои словно восстали из огня туановской водяной бамбуковой трубки – кальяна…

«Гудит северный ветер. Голубоватые блики пламени пляшут на бревнах. Я чувствую, как глубоко в душу мне западают знакомые издавна стихи прославившегося в боях князя Чан Куанг Кхая. Да будет дозволено мне перевести на нынешний наш язык их начертанные старинными иероглифами строки:

Не надо жалетьни стараний, ни сил,чтоб мир вековечныйна нашей земле наступил…

Нгуен Туан не жалел своих сил во имя этой великой цели.

Когда над Винем – главным городом провинции Нгетинь, что лежит примерно в 300 километрах от Ханоя, и днем и ночью патрулировали американские самолеты, Нгуен Туан приезжал на зенитные батареи, в рыбачьи селения и читал бойцам, крестьянам, строителям дорог свои новеллы. Когда в декабре 1972-го стратегические бомбардировщики сбрасывали «ковровую» смерть на Ханой, превращали в руины Кхамтхиен – улицу древних Звездочетов, он писал книгу «Ханой сбивает самолеты». Очерки и новеллы, составившие книгу, – рассказы о людях фронта. Ракетчики и летчики, бойцы ударных строительных бригад и отрядов самообороны… Их подвиги, описанные Нгуен Туаном, вошли в антологию произведений о великих победах Вьетнама.

Как-то премьер-министр Фам Ван Донг спросил Нгуен Туана:

– Скажите, мэтр, что пишете?

Туан хитро улыбнулся и переспросил:

– А что бы вы хотели и стали печатать?

– Все, – ответил Фам.

«В годы мира силы свои напрягай», – повторял Туан слова Чан Куанг Кхая. «Тысячу лет будут озарены светом горы и реки твои». И тут же заметил: «Деревья хотят тишины, но ветер им этого не позволяет». Фам Ван Донгу, талантливейшему человеку и политику, были понятны эти слова…

– Жизнь – как крутая горная дорога, – часто слышал я от Нгуен Туана. – Писатель – вечный путник. Он словно поднимается в горы, по крутизне, где надрываются даже идущие без вьюка кони. И как он мечтает тогда о нежном и ласковом море! Пот льет с него градом. Жажда все сильнее. Но помни: чем труднее, тем соленее должно быть питье. Прими крупицу-другую соля, и ровным станет шаг, ноги пойдут бодрей по острым камням, не защемит болью сердце (с солью во Вьетнаме часто ассоциируется понятие воли человека. – М. И.).

Нгуен Туан ушел из жизни, но не из моей памяти военных лет. И тем, что я прожил в «Метрополе» в номере 112 почти десять лет, я обязан Туану. Он мне как-то в 1967-м сказал: «Если хочешь написать что-либо большое, живи только в номере 112, там Грэм Грин закончил «Тихого американца». Напиши про «Тихого русского». Сможешь?» – «…Пойдет!..» – «Тебе сам Бог велел…»

Я не встречал более открытого, восторженного и, наверное, ранимого человека среди вьетнамских литераторов, чем Суан Зиеу (Нго Суан Зиеу родился 2 февраля 1917 года в провинции Нгетинь). Один из крупнейших вьетнамских поэтов старшего поколения. Он из той плеяды литераторов, о которых говорят: «В одно прекрасное утро проснулся известным». Это его великоханьские гегемонисты были готовы приговорить к смертной казни за свободолюбивые стихи.