Хоббит, который слишком много знал - Вадим Проскурин

Гаул много, очень много, не менее двух сотен. За их спинами прячется еще около сотни зомби, но это куда менее серьезный противник. Гаулы тоже, в принципе, не слишком опасны, но их так много…

Ладно, хватит думать, пора действовать. Нечего надеяться, что такую ораву удастся расстрелять издали, а значит, пора готовиться к рукопашной. Если я хочу одеть хотя бы половину своих бойцов в каменную кожу, начинать действовать надо прямо сейчас. И я начал действовать.

Стройными рядами, неторопливым размеренным шагом человеческая фаланга двинулась навстречу тварям, безукоризненно держа строй. Копья пока направлены в небо, строй ощетинится ежом, когда сойдется с противником вплотную, а пока фаланга похожа на засохший лес, лишенный листвы, в котором каждое дерево увенчано стальным наконечником.

Воздух затрещал и засвистел — огнешары шаманов полетели в противника. Как я и приказывал, первый удар обрушился на зомби, одно из первейших правил ведения боя гласит, что любой удар надлежит наносить по тому противнику, который наиболее уязвим для этого удара, и потому лучше выкосить огнем медлительных зомби, чем целиться в подвижных гаул. Не всегда это правило действует, со споном, например, так сражаться нельзя, но сейчас я не вижу причин изменять этому правилу.

К огнешарам присоединились камни слингеров, ряды зомби начали быстро редеть. Но нежить не обращала никакого внимания на гибель сородичей, те твари, что избежали соприкосновения с огнем и камнем, двигались вперед нестройной толпой, медленно, но неумолимо. Они мало-помалу отклонялись от кратчайшего пути навстречу фаланге, они смещались правее, очевидно собираясь охватить клещами мой левый фланг.

Люди вовремя поняли смысл маневра противника, фаланга изменила направление движения, отклоняясь левее. На правом фланге строй разорвался, но это не важно, этот фланг вступит в бой последним, к тому времени бойцы десять раз успеют восстановить строй.

А на левом фланге копья покачнулись, и фаланга ощетинилась частоколом бритвенно острых наконечников. Толпа гаул соприкоснулась с первой шеренгой, сверкнули мечи, и через минуту в толпе гаул зияет широкая проплешина, а из задних рядов фаланги выносят раненых. Многим из них предстоит умереть, притом дважды.

Людские сотники вовремя оценили изменение обстановки, пехотинцы молниеносно перестроились. В мгновение ока трехлинейная фаланга распалась на два клина, которые мордорские орки называют свиньями, и эти свиньи врезались в ряды гаул, одна слева, другая справа. Каменная кожа отлично работает, понял я, там, где успело дать о себе знать мое заклинание, потери среди людей заметно меньше… Но все равно слишком многие полегли на этом поле, легкой победы уже точно не будет.

Зомби, наполовину прореженные огнем моих стрелков, дошли-таки до места рукопашной схватки и в считанные минуты полегли на камнях, пронзенные копьями и изрубленные мечами. И как-то неожиданно оказалось, что живых гаул (если это можно назвать жизнью) на поле боя осталось не более трех десятков. Повинуясь командам сотников, пехотные клинья распались, вокруг гаул начало формироваться кольцо окружения.

Шаманы, истощившие невеликий запас маны, один за другим перебрасывали щиты из-за спины на левую руку, строились в две шеренги и двигались навстречу врагу, но их порыв был уже не нужен. Последние гаулы нашли свой конец на копьях человеческой пехоты. Бой закончился.

Тяжелый был бой, тяжелый и кровавый. В строю осталось не более двух сотен пехотинцев, и кто знает, скольким из раненых предстоит принять милосердную смерть от меча товарища. Я не стал торопить воинов с осмотром развалин, им сейчас предстоит много неотложной работы — расчленить поверженных врагов и друзей, сложить из сотен тел гигантский костер и проследить, чтобы они сгорели до того, как из человеческой оболочки вылупятся новорожденные гаулы.

Почти три часа я ждал доклада, и, когда молодой халфлинг-слингер по имени Овалон сообщил мне, что именно нашли в руинах, я уже успел здорово накачаться вином и даже не сразу понял, какое значение имеет грязный замасленный свиток пергамента, оказавшийся единственной добычей этого боя. А было там заклинание. Странное заклинание, мощное и эффективное, но для меня практически бесполезное. Если потратить на него тридцать духов маны, то на волшебном ковре, лежащем на полу моего заклинательного покоя и отражающем карту мира, откроется область размером примерно тысяча на тысячу миль. Не понимаю, зачем тратить столько маны на географические открытия, если открыть карту можно, послав в соответствующие места проинструктированных разведчиков. Если планировать большую войну, тогда может быть полезно сразу получить всю информацию о территории противника, а так… Нет, это заклинание не для меня.

Обидно получилось, добыча явно не окупает потерь. Радует только то, что моя слава за последние дни достигла девяти единиц. Знать бы еще, что это дает…

8

Я жил будто во сне, роль повелителя сотен тысяч судеб так захватила меня, что я с трудом отдавал себе отчет в том, что делаю. Это, оказывается, так увлекательно — определять направления развития экономики, науки и военного дела, выбирать цели, направлять войска и руководить сражениями, да, в конце концов, одно только то, что любой приказ выполняется быстро и беспрекословно, само по себе является наслаждением. Никогда бы не поверил, что мне будет доставлять удовольствие командовать разумными, я всегда считал себя выше ранговых инстинктов, достойных собаки или свиньи, но не хоббита… Выходит, я себя переоценивал.

А битвы… Я почти сразу понял, что от меня в бою мало что зависит, командиры рот достаточно квалифицированны, чтобы самостоятельно спланировать и провести бой. Боевая магия — вещь полезная, но ее значение не стоит преувеличивать, те заклинания, которые имеются в моем распоряжении, недостаточно мощны, чтобы превратить заведомо проигрышный бой в заведомо выигрышный. Так, чуть-чуть помочь воинам, и не более того. Но как сладостно наблюдать жестокую сечу, убеждая себя, что в одержанной победе есть и твоя заслуга!

Все изменилось в один день.

В этот день я решил разобраться с заколдованным степным озером неподалеку от халфлингского города Корнберри. Двести сорок шаманов выдвинулись в окрестности озера, а я ждал результатов разведки. А разведка запаздывала, то ли в этом озере обитает что-то совсем из ряда вон выходящее, то ли это обычное головотяпство, и тогда шаманы скоро узнают силу моего гнева. Я нервничал, я ходил взад-вперед по заклинательному покою, меня раздражало, что рушится заведенный распорядок дня, я понимал, что это ерунда, но от этого раздражался еще сильнее.

В приемной трижды звякнул колокольчик, Натка принесла обед. Моргот раздери этих бестолковых шаманов, уже пришло время обеда, а они никак не могут закончить разведку! Мне что, после обеда воевать, что ли?!

Колокольчик звякнул еще раз, и я вошел в приемную. Натка как раз вышла из обугленного проема, где раньше была дверь. Натка никогда не спрашивала, что произошло с этой дверью, а я никогда не говорил об этом, но каждый раз, входя в тронный зал, она вздрагивала, и этот раз не стал исключением. Она поставила на пол объемистые корзины, низко поклонилась и произнесла тонким полудетским голосом:

— Приветствую тебя, великий Оберик.

Обычно я ограничивался холодным кивком, но на этот раз я почему-то, сам не понимаю почему, улыбнулся ей и сказал:

— Привет и тебе, почтенная Натка, — и я улыбнулся еще раз. — Позволь, я помогу тебе занести корзины в столовую.

Не знаю, почему я так сказал, видимо, сыграло роль то, что моя душа с самого утра никак не могла прийти в равновесие, а в таком состоянии душевные терзания могут вылиться в самые неожиданные поступки. Не знаю, с чего в мою голову взбрело проявить дружеское расположение к простой смертной.

Натка застыла на месте, как змеей ужаленная, и, когда я направился к ней, чтобы взять из ее рук одну корзину, она испуганно отшатнулась.

— Что ты делаешь, великий! — воскликнула она. — Приносить тебе еду и накрывать на стол — это моя обязанность, ты не должен отвлекаться от великих дел на то, что могу сделать я.

Она поняла, что только что указала великому, что он может делать, а что не может, и задохнулась от ужаса. Будь я на самом деле Обериком, ей бы не поздоровилось, но сейчас, впервые за последние несколько недель, я снова ощутил себя Хэмфастом. Я аккуратно разжал ее пальцы, вынул корзину из ее рук и понес в столовую через весь зал. Натка поплелась следом, она ничего не соображала от испуга, а мне было весело.

Когда мы вошли в столовую, я расхохотался.

— Натка, — сказал я, — неужели ты думаешь, что мне никогда не хочется сделать что-нибудь обычное, совсем не великое? Что я никогда не желаю искупаться, потанцевать, поболтать с друзьями о всякой ерунде? Как меня достали эти великие дела! — Последняя фраза вырвалась из моих уст непроизвольно, помимо желания, и чудесным образом она вывела Натку из ступора.