Венец всевластия - Нина Соротокина

— Ничего не знаем. Сами выслеживаемы. За каждым нашим шагом смотрят и дальше западной повалуши не пускают, — повалуша находилась рядом — через сени.

Прошла неделя сидения (или около того), и Василий получил переданный на словах материнский наказ: «Ничего не бойся. Ты безвинен».

— «Стой на том, что ты безвинен»? Так было передано? — переспросил Василий у постельничьего.

— Нет. Про «стой на том» ничего сказано не было. Просто — «Ты безвинен». Однако одно другого не исключает.

Если безвинен, то почему он не видит отца? Мог бы государь к себе призвать, мог бы и сюда прийти. Но ведь нет этого. Видно, сильно он прогневал батюшку, если сам вид сына ему в тягость.

А Иван тем временем думал — пусть посидит сынок в одиночестве, оно для размышления и покаяния очень способно. Отец волен в своих детях. Девятнадцать лет скоро, а он все веселится и бражничает. Нашел с кем компанию водить! Сам-то Иван рано повзрослел. Семилетним его обручили с девочкой — Тверской княжной Марией Борисовной. Только на этих условиях согласился Тверской великий князь Борис Александрович пособить ослепленному Василию скинуть Шемяку и вернуть трон. В десять лет Иван стал уже соправителем отца и ставил свою подпись под всеми договорными грамотами, в двенадцать — воевал ненавистного Шемяку и выгнал его из Устюга. А сынок Василий задержался в детстве!

Другое дело — Софья. Жена тоже сидела под стражей в своих покоях. И если Василий каждый день передавал просьбы о свидании с отцом, то царица молчала. И молчание это говорило о том, что виновата. Да это Иван и сам знал.

Допросы катились своим чередом, двор выглядел успокоенным — выжгли заразу, все сделано своевременно, и теперь ничего не грозит трону и устойчивости государства. Но у Ивана не было покоя на сердце. И не объяснишь даже себе самому, в чем причина беспокойства. Горячее участие ближайшего окружения, сама активность высоких бояр в сокрушении крамольников и желание угодить — вот что было неприятно Ивану. Уж слишком они радовались, словно крамола была им на руку. Обычно сами они не набивались в советчики, ждали, когда позовут, а здесь каждый торопился принести новую улику, обличавшую не только заговорщиков, но и Софью.

И даже воевода Иван Юрьевич Патрикеев, муж важный и неторопливый, стал похваляться, что именно в его дому догадались о замышленном злодействе — случая на охоте, когда инок Мефодий добыл знатную улику — пущенную на охоте стрелу, которая вздыбила коня под наследником Дмитрием. А вор Поярков, Рунов брат, уже повинился при допросе, что выпустил ту стрелу намеренно. И так воевода вкусно пересказывал все эти подробности, что казалось вот-вот от радости руки начнет потирать. И Курицын, мудрейший дьяк, сам наперед никогда не вылезет, спросишь — ответит полно и обстоятельно, теперь нет- нет, а блеснет глазами несдержанно, как бы выказывая удовольствие, мол, я предвидел, что назначение наследника, хоть и тайное, повлечет за собой дрязги при дворе, и слава Всевышнему, что трон русский теперь в безопасности. Все настроены против Софьи! Прямо никто ничего не говорит, но все словно подталкивают его к решению, и скажи он сейчас палачам: «Поспрашивайте царицу!», так, похоже, ее никто и не защитит.

Но Иван сам назначил наследником Дмитрия, без каких бы то ни было советов — сам! И сделал это в память о сыне, которого продолжал оплакивать по сей день. Покойный Иван Молодой тем особенно был дорог отцу, что в трудный, страшный год, когда шел хан Ахмат на Москву, сын выстоял на реке Угре и тем избавил Русь от ига навечно. У Молодого был завидный дар — он был истинный воин, храбрый до безрассудства, до доблести, а государь Иван жил, подчиняясь голосу разума, и тот голос говорил — ничего не делай допрежь времени, гнилой плод и сам упадет.

Иван не был трусом, но был человеком холодного сердца и крутого нрава. Все помнили, какой разор учинил в Москве хан Тахтамыш. А ведь случилось это уже после великой битве на поле Куликовом. Прошло сто лет. И опять татары требуют дань. Но тогда, в 1480-м, царь считал, что война не ко времени. И не боялся он Ахмата, но остерегался. Жалко было потерять накопленное и отстроенное. Успенский собор высится красавцем, славя веру истинную и утверждая Иванову мощь. Богатый выкуп, полученный с Новгорода, наполнил кладовые всклеть. Он уже отослал Софью с детьми и казной в Вологду, но много ли на север увезешь? Если захватят проклятые Москву, все пожрет огонь. И голос разума подсказывал: «Не становись на бой, великий государь! Прародители завещали нам не поднимать руки против Орды, в чем дали вечную клятву. И ты так поступай!»

Но были и другие советчики. Мать инокиня Марфа не пожелала ехать с Софьей в Вологду, осталась в Москве ждать исхода битвы. Воевода Иван Юрьевич Патрикеев готов был отпустить царя на поле брани и взять на себя охрану Москвы. Ростовский архиепископ Вассиан Рыло разразился гневливым посланием, в коем писал, что разрешает государя и великого князя от старой клятвы и благословляет его на бой «с богосудным, скверным и самозваным Ахматом». И еще присовокуплял дерзкий архиепископ, что если Иван откажется, что он готов сам, несмотря на свою старость, встать во главе русского воинства.

Хорошо вам рассуждать! Ахмат не пойдет один на Русь, он попросит помощь у короля Казимира, а если Литва ввяжется в войну, то противостоять им будет невозможно. А еще строптивые и вечно обиженные братья — Борис Волоцкий и Андрей Углический. Чью сторону они примут? Очень может быть, что они пойдут против Ивана на стороне ордынцев. Ведь это мука мучительная — сделать выбор, когда на кону лежит все государство, вся доблесть Иванова и все его добытки! Иван любил, чтобы выбор делался сам с помощью обстоятельств, им самим терпеливо и загодя подготовленным. Дважды посылал он грамоты в войско на Угре, призывая сына вернуться в Москву под его руку, и дважды Иван Молодой самовольничал. Молодой выстоял на Угре и спас Русь! Благослови Господь, имя покойного Ивана Молодого и здравствующего сына его наследника Дмитрия.

Дело крамольников шло к естественному концу. Уже кончились пытки, все вины были записаны, осталось только назначить день казни. В этот момент Иван получил известие, что опальный Василий, в нарушение приказа отцовского, сносится тайным образом с царицей, и виновны в том нерадивые слуги, которым удалось обмануть охрану. Иван вспылил. В тот же день Василий из своих покоев был переведен в приказные палаты под крепкую стражу. Иван понял, что пришла пора объясниться с царицей.

Разговор должен был быть коротким. Он все скажет ей в лицо. Он отнюдь не намерен лишать жизни ни ее, ни Василия, но даст Софье понять, что козни ее известны и что она до тех пор будет находиться в заточении, пока не раскается в содеянном со всей искренностью. И он, государь, должен быть уверен, что она стала благонравной женой и будет покорной подданной царскому соправителю и великому князю Дмитрию. И не перечить! Он долго терпел ее выверты! Жена мужу во всем должна быть подвластна и жить в тихости! А плакать будет, утешать ее не станет. Сама во всем виновата, теперь и расхлебывай кашу и докажи мужу верность покорностью.