Свет мира - Халлдор Лакснесс

Скальд старается идти как можно медленнее, он останавливается через каждый шаг и глядит на море, сверкающее в лунном свете. И тогда, как уже бывало прежде, добрые духи мира с улыбкой склоняются к юному скальду, будущее которого скрыто во мраке неизвестности. Он находит в грязи Блаженного Дади. Этот брат Иисуса и потребитель гофманских капель лежал по обыкновению поперек дороги, положив щеку в мягкий ил, и спал. Скальд сразу узнал его и принялся поднимать на ноги. Однажды он так же нашел его весной, лето еще не началось, скальд тогда подумал, что это единственный человек, который остался во всем мире, а теперь скальд нашел его осенью, и ему было приятно снова найти его, хотя лето уже прошло, и пусть он не был единственным живым человеком на свете, как подумал тогда скальд, он был все-таки человеком. Иисусе, брат мой, поднять якорь!

Его звали Дади Йоунссон, по прозвищу Блаженный Дади, ибо люди считали, что он обрел вечное блаженство уже в этой жизни. «Блаженная смерть»[13],— говорили некоторые. Рассказывали, что он был хорошим моряком и многие охотно брали его на свои шхуны, он никогда не пропускал рыболовного сезона. Когда лов кончался, Дади приезжал в Свидинсвик к сестре, женщине, у которой было множество детей, отдавал ей половину заработанных денег, если таковые оказывались, а остальные вносил доктору на гофманские капли и уже на другой день обретал блаженство. Гофманские капли заменяли ему семью, имущество, кров. Он покидал дом своей сестры и ночевал на дорогах, ложась всегда поперек. Но триумфальная колесница Господа Бога упорно не хотела переезжать этого необычного потребителя гофманских капель. Трудно было не полюбить этого человека, который любил весь свет и никому не причинял зла, кроме самого себя. Мало у кого в груди скрывалась более нежная и скромная душа, во всяком случае, среди тех, кто всегда был в здравом рассудке. На суше Блаженный Дади Йоунссон произносил всего лишь пять слов: «Иисусе, брат мой, поднять якорь!»

Проснувшись, он тотчас сделал глоток из бутылки с гофманскими каплями, и лицо его исказила чудовищная гримаса, он сказал: «Брат мой», — и приветствовал юношу слезами, судорожным рукопожатием и объятиями. Оулавюр Каурасон сразу почувствовал себя хорошим и добрым, найдя человека еще более беспомощного, чем он сам. Он решил отвести Блаженного Дади в свой замок, предложил ему разделить с ним комнату и стать наперсником скальда, поскольку наступила осень и скальд был один-одинешенек в этом мраке, окруженный со всех сторон дикими зверями да дурными предзнаменованиями, и не имел больше никакого утешения.

Глава двадцать первая

Необычные времена наступили в свидинсвикском хозяйстве: Сатана и Моса явились на спиритический сеанс в Общество по Исследованию Души и пожелали, чтобы их вырыли из могилы. Они жаловались на свою судьбу и заявили, что злые мысли и дурная слава о них на земле лишили их душевного покоя и небесного блаженства. Они даже осмелились напомнить этому ученому собранию слова: «Не судите, да не судимы будете». Не очень-то приятно вот уже более двухсот лет называться привидениями — если теленок провалился в трясину, или у коровы затвердеет вымя, или крыша обвалится людям на голову, всегда говорят: «Чертово привидение». Конечно, во время земной жизни они не обладали большой духовной зрелостью, они искали истинные токи, но не нашли их, жаждали увидеть свет, но не видели никакого света, они любили друг друга плотской любовью, вместо того чтобы любить невидимые существа, парящие в небесных просторах, но ведь жизнь состоит не из одних только удовольствий, скорее напротив, времена трудные — Бог не всегда рядом, люди вынуждены распутничать, вынуждены убивать друг друга, красть деньги, жечь дома — да-да, очень жалко, конечно, — пятеро работников, четыре коровы, трое детей, две старухи и одна собака, не считая хозяина дома. Но не можем ли мы спросить: «А разве все эти люди не умерли бы так или иначе?» «Никому на долгий век грамоты не выдано», — говорит наш блаженной памяти Хатлгримур Пьетурссон. Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень. Кто из вас достиг полной духовной зрелости, нашел истинные токи, увидел свет, любил, как невидимые существа в небесных просторах? «Мне отмщение», — говорит Господь. Мы, люди, должны научиться быть терпимыми, и в особенности по отношению к покойникам. «Владеть небесами — вот наше богатство», — говорит скальд. «Если вы, живущие теперь на земле, стремитесь углубить свою духовную зрелость и хотите найти истинные токи, вы должны разрыть каменную могилу, в которой мы погребены жестокосердным духом времени, и перенести нас в освященную землю, — сказали Сатана и Моса.

Сначала директор не был расположен обращать внимание на подобную болтовню. Даже неискушенному взгляду было видно, что в свидинсвикском хозяйстве хватает дел поважнее, чем выкапывание из могилы этой знаменитой пары. Но поскольку Сатана и Моса сеанс за сеансом повторяли свои требования, директор больше не смел оставаться глух к этим мольбам и изложил их пастору и управляющему. В последние годы церковная жизнь в Свидинсвике едва теплилась, даже старух удавалось заполучить в дом Господень только в дни похорон, но похороны случались не так часто, чтобы с их помощью можно было поддерживать в людях духовную жизнь. Неудивительно, что пастор с радостью приветствовал столь выдающееся событие и сказал, что готов взять на себя все труды, связанные с выкапыванием костей из могилы и перевозкой их в поселок, а также богослужение, проповедь, молебен в доме директора, надгробное слово и т. п. Он стряхнул пылинку с рукава и подул на нее.

— Самым существенным в этом деле, — сказал он, — мне представляется такой вопрос: кто заплатит за похороны? И где взять гроб для этих костей?

— Не тревожься об этом, дружище, — сказал директор. — Заплатит тот, кто уже привык платить за все у нас в Свидинсвике. С моей точки зрения, самое существенное в этом деле, чтобы Бог простил нам, как и мы прощаем должникам нашим.

После этого духовные и светские власти Свидинсвика постановили, что и Бог и люди должны простить Сатане и Мосе в соответствии с «Отче наш», и провозгласили, что не во власти людей судить тех, кто живет под сенью горя.

Однажды в конце сентября директор отправился в горы, прихватив еще трех безземельных крестьян из поселка. У них были с собой кирки, ломы, лопаты и водка. Об их поездке неизвестно ничего, кроме того, что они отсутствовали весь день. И вечером никто из них не вернулся домой. Люди ждали их и не спали далеко за полночь, делались самые различные предположения. Нашлись и такие, которые считали, что благочестивая болтовня привидений о прощении в Обществе по Исследованию Души — очковтирательство и обман, у этой парочки только одно на уме — заманивать людей к своей могиле и убивать их там. Но тот, кто на следующее утро встал пораньше, мог утешиться лицезрением Пьетура Паульссона, возвращавшегося домой с гор, вид у директора был немного потрепанный, он был весь в грязи, без шляпы, без зубов и без пенсне, но в общем безусловно живой. Пусть он потерял внешние знаки своего директорского достоинства и был настолько слаб, что едва держался в седле, поездка его была небезрезультатной: перед ним на лошади лежал мешок с костями Сатаны и Мосы. Пусть невесть куда девались атрибуты его директорского достоинства, а также слух, зрение, обоняние, вкус и осязание, пусть чувство равновесия было нарушено, закон притяжения отменен и небо с землей грозили исчезнуть, не было в мире такой силы, которая могла бы разлучить директора с самым драгоценным сокровищем его души, этим символом прощения и истинных токов, духовной зрелости и света. Последнее, что в это утро люди могли рассказать о Пьетуре Паульссоне, было то, что он скатился со спины лошади перед своей дверью, уполз со своим мешком в спальню и запер за собой дверь. Весь день его никто не видел. Вечером к берегу причалило сторожевое судно, идущее в столицу, и директор поднялся на борт в сопровождении пастора и управляющего, которые сердечно простились с ним и пожелали ему счастливого пути и скорого возвращения.

Остается сказать, что три других землекопа спустились в поселок порознь, когда день уже клонился к вечеру: два — по эту сторону горы, а один — по другую, потеряв где-то своих лошадей. Они находились в неважном состоянии после ненастной осенней ночи, проведенной под открытым небом, были пьяны вдрызг и совершенно больны, про раскопки могилы могли рассказать весьма немного, даже не помнили, долго ли они ее раскапывали, лишь один из них невнятно бормотал о какой-то лошадиной челюсти. Зато пастор, с разрешения соответствующих властей и с благословения епископа, смог повесить на дверях церкви и на телеграфном столбе объявление, в котором говорилось, что в ближайшее воскресенье в приходской церкви состоится погребение несчастных костей блаженной памяти Сигурдура Натанссона и блаженной памяти Моуэйдур, которые были вырыты и привезены в Свидинсвик по их собственному желанию.