Свободные размышления. Воспоминания, статьи - Илья Серман

Недавно в своей статье «О генезисе поэтической формулы: любовь – ненависть»369 С. Гурвич-Лищинер указывает, что таким источником могла быть глава «После грозы» из книги «С того берега», о чтении которой Некрасовым у нас есть точные сведения370.

Разумеется, ненависть не является синонимом злобы, столь часто высказываемой Некрасовым, но близость этих понятий очевидна, а сопоставление любви и ненависти, несмотря на всю парадоксальность этого сближения, помогает нам понять содержательность злобы у Некрасова.

«Любовь до мучения», о которой сказал Достоевский, – парафраз того, что писал о себе и своей поэзии сам Некрасов, причем в таких стихах, где меньше всего можно было предположить, что поэт об этом заговорит.

Одно из самых оптимистических его стихотворений «Крестьянские дети» (1861), куда входит ставшая хрестоматийно известной встреча рассказчика с мальчиком, работающим наравне с отцом, заканчивается неожиданным высказыванием, которое даже самым строгим критикам не показалось бы «красноречивой прозою»:

На эту картину так солнце светило,Ребенок был так уморительно мал,Как будто все это картонное было,Как будто бы в детский театр я попал!Но мальчик был мальчик живой, настоящий,И дровни, и хворост, и пегонький конь,И снег, до окошек деревни лежащий,И зимнего солнца холодный огонь —Все, все настоящее русское было,С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,Что русской душе так мучительно мило,Что русские мысли вселяет в умы,Те честные мысли, которым нет воли,Которым нет смерти – дави не дави,В которых так много и злобы и боли,В которых так много любви!

Так впервые у Некрасова, да, пожалуй, и во всей русской поэзии была названа оппозиция злоба / любовь и дано ей объяснение. Злоба у Некрасова не личное чувство, как и любовь, это не любовь к женщине или к матери – оба члена оппозиции ориентированы социально и обращены к народу, к России в целом, к страданиям и долготерпению народа, к неспособности его порвать с наследием веков рабства. Кстати, отмечу здесь «бенедиктовский» оксюморон холодный огонь.

Как пришел Некрасов к такому сочетанию противоречий? Почему он отказался следовать тому, что в свое время сказал Пушкин, выразив романтическое представление о поэзии, которая возвышается над противоречиями существенности:

Служенье муз не терпит суеты,Прекрасное должно быть величаво.

Не было гармонии ни в жизни, ни в стихах Некрасова, как не было гармонии между поэзией его современника Фета и его жизнью, но Фет отгородил для поэзии особый круг чувств и впечатлений, куда прозе жизни доступа не было.

В 1852 году в стихах о Гоголе, только что умершем, Некрасов определил то, что ему казалось необходимым и неизбежным сочетанием противоречивых чувств в душе современного поэта, тот разлад, который он сделал содержанием своего творчества.

Он восхищался в этих стихах не Гоголем – автором «Выбранных мест из переписки с друзьями», а Гоголем-сатириком, беспощадным обличителем мерзости и пошлости русской жизни. У него он нашел то противоречивое сочетание любви и злобы (в данном стихотворении злоба представлена синонимом), какое ощущал в себе:

Со всех сторон его клянутИ, только труп его увидя,Как много сделал он, поймут,И как любил он – ненавидя!

И, может быть, еще более откровенно об этом сказано и потому осталось в черновике в варианте к стихотворению «Праздник жизни – молодые годы»:

Та любовь, что умножает муки,Над чужим страданьем слезы льет,Вырывает ненависти звукиИ венцы железные кует.

Такое автообъяснение поможет нам понять столь частое у Некрасова применение понятия злоба. Некрасов не употребляет, подобно Тютчеву, это понятие как всеобщую характеристику мироздания:

Люблю сей божий гнев! Люблю сие, незримоВо всем разлитое, таинственное зло…371

У Некрасова злоба почти всегда социально объяснима. Так, в стихотворении «Я за то глубоко презираю себя…» очень многозначительна концовка:

И что злоба во мне и сильна и дика,А хватаюсь за нож – замирает рука!

Оба эти понятия – и злоба, и нож – даны не в своем конкретном, предметном значении. Оба понятия приобретают символическое значение. Злоба ведь заключает в себе любовь, желание любить:

Что любить я хочу… что люблю я весь мир,А брожу дикарем, бесприютен и сир.

И нож здесь не является орудием предполагаемого убийства, ведь им не убьешь «весь мир», нож здесь предметное выражение крайнего, страстного отчаяния и неуверенности в себе, в своих силах.

Как пример некрасовского понимания любви и злобы К.И. Чуковский приводит стихотворение Михайлова:

Ты умолк, но нам из гробаСкорбный лик твой говорит:«Что ж молчит в вас, братья, злоба,Что ж любовь молчит?Братья! Пусть любовь вас тесноСдвинет в дружный ратный строй,Пусть ведет вас злоба в честныйИ открытый бой!»

Сам же Некрасов позволял себе свободное обращение с понятием злобы, оно у него превращается в демоническую силу, приобретает общее, безмерное значение:

Вихорь злобы и бешенства носитсяНад тобою, страна безответная.(«Смолкли честные, доблестно павшие…»)

Такая символизация понятия злоба сделала возможным истолкование этого стихотворения как отклика на гибель Парижской коммуны, и через несколько лет оно было переадресовано самим поэтом участникам «процесса пятидесяти» (1877).

В литературе, посвященной теме «Некрасов и Блок», есть странное упущение. Так, Скатов372 не обратил внимание на явно «некрасовскую» по происхождению злобу у Блока в «Двенадцати»:

Черное, черное небо.Злоба, грустная злобаКипит в груди…Черная злоба, святая злоба.

У Блока, как мы видим, отведено этой теме целое четверостишие, а самому понятию придан эпитет «святая» – эпитет для Блока, при всем его антиклерикализме, первостепенной важности.

Во всяком случае, у Некрасова «злоба» никогда не теряла своего социального смысла, своей роли в жизненной борьбе поэта.