Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

Гилленкрок пожал плечами и ответил холодно:

— Я не могу дать вам совета, сир, пока не буду знать подробностей вашего общего плана.

И здесь Карл поистине ошеломил своего начальника штаба. По-прежнему честно глядя ему в глаза, король прошептал:

— У меня вообще нет никакого плана, Гилленкрок...

— Ваше величество изволите шутить!— Гилленкрок ответил языком придворного, хотя по тону короля уже понял, что Карлу не до шуток.

— Нет, я не шучу!— Карл встал с походного барабана, заменявшего ему кресло.— У меня действительно пет плана, Гилленкрок. Потому идите, подумайте и дайте мне совет!

Ошеломленный начальник штаба шведской армии, ныйдя из королевской палатки, опрометью понесся к фельдмаршалу Рёншильду с неслыханным известием: «У короля нет плана дальнейшей кампании!»

Фельдмаршал встретил, однако, Гилленкрока с олимпийским спокойствием:

— У короля никогда и не было никакого плана. Его величество привык воевать как король, а не как генерал. Война для него музыка пуль и приятное королевское развлечение. Всей армии ведомо, что победные планы короля па деле разработаны мной, Рёншильдом. Кто, как не я, предложил королю план, по которому сломили хребет Дании; разве не по моему плану разгромили русских под Нарвой? Не кто иной, как я, своей викторией при Фрауштадте расчистил королю путь в Саксонию! Да, именно я предложил королю и этот поход — поход на Москву! Вы в своем главном штабе, Гилленкрок, выполняете в сущности мои, а не королевские предначертания!— Рёншильд горделиво вскинул голову.

— Хорош же ваш план, фельдмаршал, коль он завел нас в такой тупик под Смоленском! — желчно ответил Гилленкрок.

— Скажите на милость, завел в тупик! Это у вас в голове туман и тупик, Гилленкрок! На деле тупика нет и в помине! Смотрите...

Фельдмаршал насильно схватил Гилленкрока за руку и буквально подволок его к карте, уже расчерченной им красными и синими линиями.

— Смотрите! Царь Петр своей скифской войной преградил нам путь на Москву по Смоленской дороге. Прекрасно! Пока царь стоит у Смоленска и думает, что он поймал нас в ловушку, мы внезапно поворачиваем с севера на юг, маршируем к Почепу и, опережая русских, выходим от этого городка на Калужскую дорогу к Москве. Теперь мы идем впереди русских, а те плетутся у нас в хвосте, теперь мы первыми входим в богатую и неразо-ренную местность и оставляем позади себя пепелище для русских, теперь они сами будут пожинать плоды скифской войны! Вот моя стратагема!— Рёншильд нахмурился.

Проклиная в душе самоуверенного тупицу Рёншильда и, страшно подумать, самого короля, Гилленкрок бросился к шатру первого министра графа Пипера.

У Пипера был самый богатый шатер в шведском лагере — подарок персидского шаха! Как человек штатский и к тому же пожилой, граф Пипер не отказывал себе в тех удобствах, которых лишал себя король. Граф единственный в шведском лагере ездил в богатой карете, а не верхом, в его походном погребке всегда имелись превосходные коньяки и вина, и Гилленкрок совершенно не удивился, когда Пипер угостил его ароматным турецким кофе. Граф Пипер многое мог себе позволить не только потому, что был первым министром, но и потому, что в его руках была вся королевская походная казна. А за большие деньги даже в голодном шведском лагере у маркитантов можно было достать самые недоступные товары.

Первый министр выслушал Гилленкрока совершенно спокойно.

— Я всегда говорил,— граф Пипер задумчиво размешивал в своей чашечке кофейную гущу,— что настанет день, когда перед королем встанет вопрос: куда идти дальше? Ведь перед началом кампании он так и не составил себе никакого определенного плана, а просто пошел по ближайшей дороге на Москву. А этот выживший из ума сумасброд, коего вы именуете фельдмаршалом, уже задним числом объявил сей королевский поход своей гениальной стратегией! Ох, Рёншильд, Рёншильд!— И Пипер поморщился словно от зубной боли, так что Гилленкрок подумал, что Пипера, наверное, и сейчас занимает не столько судьба армии и королевства, сколько новая интрига против фельдмаршала.

На военном совете, созванном через день в палатке короля, мнения сразу разделились: Гилленкрок предложил дождаться подхода корпуса Левенгаупта, вслед за чем двинуться через Дорогобуж к Новгороду и Пскову; Пипер же предложил отступить за Днепр и соединиться не только с Левенгауптом, но и с польским королем Станиславом Лещинским, а сам поход отложить до повой кампании.

— Ждать! Отступать! Откладывать кампанию!— вызывающе отхаркнулся Рёншильд.— И это после головчинской виктории?! Да над вами вся Европа будет смеяться, милостивые государи!

По тому, как радостно вспыхнули до того тусклые глаза Карла, Гилленкрок понял окончательно, чей план принял король. Рёншильд рассчитал верно, задев самое больное место короля — его понятие о воинской славе.

— Я еще никогда ни перед кем не отступал, господа!— Карл горделиво поднялся.

В эту минуту поворот армии на юг и поход на Украину был окончательно решен. Оставалось только рассудить, как быть с Левенгауптом. ,

— Я полагаю, что такой опытный генерал, как Левенгаупт, не даст русским поймать себя в ловушку! — решительно отмел король предостережения Гилленкрока о том, что с поворотом шведской армии на юг корпус Левенгаупта будет открыт для русской армии.

— Да, Левенгаупт и сам справится с русскими, как справился недавно с Шереметевым под Мур-Мызой! — услужливо поддакнул королю Рёншильд, втайне радующийся, что поставил своего соперника по воинской славе, второго после него генерала в шведской армии, в крайне затруднительное положение.

Оставалось за малым: найти Левенгаупта и сообщить ему о новом повороте шведской армии.

— Я не знаю, где наш курляндский корпус!— объявил Пипер, ответственный не только за дипломатию короля, но и за его разведку.— Но предполагаю, что он уже в Шклове, на Днепре.

— Волохи доносят, что он еще в Чаусах!— возразил король. И поскольку оказалось, что целый корпус был потерян шведским командованием, как иголка в саде, Гилленкрок составил для Левенгаупта два различных приказа, один из которых начинался словами: «Если вы еще в Могилеве», другой — «Если вы уже подошли к Чаусам».

Меж тем Левенгаупт не был ни в Могилеве, ни в Чаусах, ни в Шклове, а все еще стоял в Черее. Однако, не дожидаясь ответа от Левенгаупта, шведская армия в ночь на 15 сентября тайно снялась с лагеря и неожиданно повернула на юг, в Северскую Украину. Вперед, дабы опередить русских в Почепе и первым выйти наКалужскую дорогу, был выслан королем корпус генерала Лагеркрона. Левенгаупт же был брошен на милость случая и улыбку воинской фортуны.

В Новгороде Никита расстался с князем Яковом. Долгорукий поскакал далее, поспешая в Москву, где его ждала долгожданная встреча с семьей, а Никита решил задержаться в родных краях, где все напоминало его детство и отрочество. Даже тетку Глафиру — постаревшую и притихшую — он обнял и расцеловал по-родственному. Правда, притихла тетка не столько из-за своего природного нрава, сколько от неожиданности. Она давно уже поставила крест на обоих своих племянниках. И вдруг во двор входит нарядно одетый офицер (по распоряжению генерал-адмирала Апраксина всей команде «Звезды» была выдана новенькая форма), и в нем она узнает старшего племянника, Никитку. Да теперь его Никиткой и не назовешь, когда через грудь у него офицерский шарф, на перевязи шпага.

Тетка засуетилась, пригласила в дом, затеяла угощение, побежала за мужем в кузницу.

С волнением и какой-то неожиданной робостью вошел Никита в дедушкину избу, которая была в свое время столь гостеприимной и для него, и для Романа, и для покойной матушки. В дверях нагнулся, но все равно задел за притолоку и подумал, что ведь еще десяток лет назад двенадцатилетнему мальцу скромный дедушкин дом- казался настоящими хоромами. Как славно было зимой, после того как они с Ромкой накатаются на санках до того, что зуб на зуб не попадал, вбежать в тепло и уют старого дома, залезть на широкую русскую печь, что делила избу на две половины, и отогреваться там в теплой блаженной дреме, пока дедушка, нарочито ворча на озорников, собирает на стол нехитрый ужин.

И теперь Никита подошел к печи, как к старой знакомой, потрогал ее. Печь была по-прежнему теплая, и пахло от нее ржаным хлебом должно быть, тетка Глаша с утра пекла хлебы. Из-за занавески раздалось детское перешептывание, а вслед за тем высунулись две головки — мальчишки лет восьми и девчонки чуть-чуть постарше. Завидя незнакомца, да еще не в русском, а в иноземном платье, они тотчас спрятались.

«Совсем как скворчата в скворешнике!» — растроганно подумал Никита, вспомнив, как и они с Романом так же вот разглядывали дедушкиных знакомцев.

— А ну, слезай с печи, босоногие! — шутливо приказал он, высыпая из седельной сумки пряники и конфеты.— Гостинцы на столе!