Серебряная подкова - Джавад Тарджеманов

надо навестить его...

- Со времен Платона, - вернулся он к прерванной лекции, - много было мыслителей, для которых существует вечная и неизменная идея, некий бестелесный, вездесущий дух, а нас окружающий мир - это лишь непостоянная изменчивая тень мира духовного. Математика им кажется этаким ажурным зданием, основанным только на врожденных понятиях, которые своим существованием обязаны миру идей. Между тем каждый знает, что любое здание, даже самой изысканной архитектуры, покоится в конечном счете на земле. Я желаю, чтобы мои собратья по науке ощутили эту материальную почву; без нее нет ничего и ничто не может развиваться. Не потому ли геометрия до настоящего времени, по существу, не вышла ни на шаг за пределы того состояния, в каком перешла к нам от Евклида?..

Никольский предупреждающе кашлянул и даже головой покачал, осуждая столь дерзостные мысли.

- В основание математических наук, - продолжал тем временем Лобачевский, - должны быть нами приняты понятия, которые мы приобретаем в природе посредством наших чувств и которые можем поверять в природе прямо, не прибегая к другим, искусственным и посторонним.

Врожденным не должно верить! - последние слова произнес он раздельно, и в зале все насторожились. - Да, с этими новыми понятиями наука получит совершенно другое направление. По такому пути шел великий труженик русской науки Михаиле Васильевич Ломоносов. "Напрасно, - писал он, - многие думают, что все, как видим, сначала творцом создано..."

Осуждающий ропот и гул одобрения послышались в аудитории. Никольский перекрестился. В глазах его - застывший ужас: а что, если за такие крамольные слова придется отвечать не только лектору, но и всем присутствующим?

Лобачевский поднял руку, призывая к порядку. В зале стало тихо.

- Какие же понятия легче и прежде всего создаются человеком в постоянном взаимоотношении с природой? - спросил он. - В природе мы познаем, собственно, только тела, их движение, без которых невозможны чувственные впечатления. Итак, все прочие понятия, например геометрические, произведены умом нашим искусственно, будучи взяты в свойствах движения...

В первом ряду послышался недоумевающий возглас Никольского: "Какое отношение имеет оно к геометрии?

Не странно ли это слышать из уст профессора чистой математики?"

Ход лекции нарушался, хотя время уже истекало. Надо было заканчивать.

- Не какая-то внешняя сила в природе служит источником ее движения, заключил взволнованный Лобачевский, - а сама природа обладает силами, которые являются началом всякого движения и бесконечного разнообразия.

Потому возможно и допустимо нам объяснить естественные явления без помощи каких бы то ни было божественных сил.

- Да что ж это, Петр Сергеич? - возмутился Никольский, обращаясь к соседу, экстраординарному профессору истории Кондыреву. - Какую он ересь порет?

Лобачевский даже не глянул в его сторону: что можно было ждать ему от ученого-богослова...

- То, что вы услышали в моей лекции, - добавил он, обращаясь к студентам, - быть может, не сразу еще вразумительно, хотя и вполне истинно. Путь к познанию математики нелегок, и большое удовлетворение получит из вас тот, кто сумеет преодолеть все трудности, которые встретятся на этом пути.

Лобачевский сошел с кафедры. Чтобы не выслушивать замечаний Кондырева и Никольского, уже поднявшихся для разговора с ним, он покинул аудиторию и вышел на улицу.

Почему же не вполне удалась его лекция? Неужели сказано было не все и не так, как надо бы? Но ведь иначе он говорить не мог! Наука не стоит на месте. Она с каждым годом раскрывает все новые тайны природы, потому и не должна бояться поднять руку на старое, отжившее...

Лобачевский, заложив руки за спину, шел по Воскресенской в сторону кремля. На улице было многолюдно.

Чтобы не мешали ему думать, он свернул в переулок и спустился к Черному озеру. Но и там было много казанцев. У берега вдоль широкой северной аллеи расположились на скамейках учителя, чиновники, барышни. Тут же под руку с разодетыми дамами прохаживались важные господа - при всех орденах и лентах. Не желая раздражать своим видом начальство, южные узкие аллеи сада на другом берегу заполняли канцеляристы.

Лобачевский сел на крайнюю скамейку в самой узкой аллее. Здесь было не так шумно. Запах созревших яблок и вянущей листвы напомнил ему такой же августовский день в гимназии. Первый урок геометрии. У раскрытого настежь окна Корташевский запускает радужные пузыри, объясняя геометрическое тело - шар. Затем последовали удивительные занятия с треугольниками на уроках Ибрагимова. Сколько было радости! На уроках этих преподавателей он увидел настоящую творческую науку, в непрестанных поисках доставлявшую такое счастье своими открытиями.

Новая глава биографии началась 10 июля 1811 года В этот день Лобачевский стал магистром, получив право заниматься научной и педагогической деятельностью. Тут же было ему поручено читать публичный курс геометрии для гражданских чиновников, желающих сдавать зачеты на "классный чин". Затем дали ему студентов, которых по решению совета начал он обучать математике "на россписком языке", так как иностранные профессора совсем не знали этого языка.

...В ночь на 12 июня 1812 года началась война с армией Наполеона, вторгнувшейся в Россию. Через несколько недель умер Румовский. Новым попечителем Казанского учебного округа был назначен сорокапятилетний камергер Михаил Александрович Салтыков, демократ и вольтерьянец. Хотя жил он в Петербурге, но в Казани часто бывал наездами, привозил сюда семью и даже, как-то узнав о необычайной одаренности Лобачевского, упросил его давать уроки по математике своим детям - Софье и Михаилу. Николаю нравилось проводить вечера в этой просвещенной, дружной семье.

Первое же распоряжение Салтыкова коснулось профессоров, адъюнктов, магистров и казеннокоштных студентов - им, по высочайшему повелению, категорически запрещалось отпрашиваться в действующую армию. Новый попечитель хотел во что бы то ни стало сохранить Казанский университет. Не удалось ему только удержать своекоштных студентов: почти все они офицерами уехали на "защиту отечества". Лобачевский завидовал им, но бессилен был нарушить волю попечителя.

Война гремела где-то в стороне. Грозные отзвуки ее докатывались до Казани. Когда же пришла весть о падении первопрестольной столицы, а вслед за этим хлынули потоки москвичей, искавших убежища в городе, потрясение было так велико, что Николай заболел и несколько недель пролежал в больнице под наблюдением врачей.

С таким здоровьем нечего было и думать о "ратных подвигах".

В необычных условиях военного времени Лобачевский все же не оставлял научной работы. Вслед за первым магистерским сочинением - "Теория эллиптического движения небесных тел" - он представил факультету новый труд - "О разрешении алгебраических уравнений".

Да, высшей радостью для него всегда был напряженный творческий поиск в науке. Но в личной жизни ему не везло. До сих пор не имел он еще ни семьи, ни дома. Больно хлестнуло по сердцу, когда услышал он весть об Анне, так неожиданно вышедшей замуж за князя Максутова.

Надо же...

Совсем близко, под крепостью, заиграла грамонь, и ктото пропел задорно, с возгласами:

Не ищи меня, богатый!

Ты не мил моей душе!

Что мне, что твои палаты?

С милым рай и в шалаше...

Знакомые слова новой популярной песни "Вечерком красна девица", написанной Ибрагимовым, снова напомнили об Анне, о последнем вечере в Подлужной. Она тогда была такой нарядной и так хорошо играла... Вспомнился и красавец Панаев, которого Яковкин также отвергнул: Прасковью потом обвенчали с молодым профессором правоведения бароном Врангелем.

...А время шло. В 1813 году, в начале марта, новый попечитель совсем переехал в Казань, чтобы на месте управлять просвещением в четырнадцати вверенных ему губерниях восточной России. Враг всякого притворства, ненавистник лести, камергер Салтыков сразу же раскусил "деспота" Яковкина, решив "отстранить его и дать университету управление" согласно уставу: директор-профессор вскоре был низведен до рядового преподавателя истории.

Запомнилась и весна 1814 года. Именно тогда, в пору всенародного торжества по случаю победы над войсками Наполеона, Лобачевский и Симонов были произведены по предписанию министра просвещения в адъюнкты. Нужно было читать свои первые лекции. За короткий срок, желая знать современное состояние науки, Николай Иванович проштудировал бездну журналов и книг. Но такой непомерно тяжелый труд не замедлил сказаться на здоровье.

В течение многих месяцев он, по свидетельству доктора профессора Эрдмана, "страдал болезненно-угнетенным состоянием, расстройством пищеварения в такой степени", что был вынужден взять отпуск и уехать лечиться в город Макарьев, к матери. Отдохнув там немного, Лобачевский вернулся в Казань. Но едва приступил к работе, как возобновились головные боли. Пришлось совсем прекратить научную работу. Вынужденное безделье угнетало больше, чем нездоровье. С тяжелым чувством бродил он по темным коридорам университета, по извилистым аллеям ботанического сада...