Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что видно?
– Почту смыло, а я только заметил. – Я передал бинокль Михе и стал сматывать удочку. Эта почта окончательно испортила мне настроение. – Кажется, рыба в реке кончилась. Ох и натворили мы делов…
Миха рассеянно оторвался от своего бинокля и посмотрел на поплавок, дрожащий от ветра, а не от поклёвки:
– Ну и ладно, всё равно плохая была, сама не жарилась… – И он опять уткнулся в свой бинокль: – Катькин бладхаунд погулять вышел. Один.
– Катька ещё болеет… – но я всё-таки взял у него бинокль. В глаза бросилась смытая постройка почты, я зашарил окулярами по берегу, чувствуя, как руки начинают трястись. И вроде ничего особенного: ну, вышел и вышел. А меня будто в бок толкали: «Жди какой-нибудь гадости!»
Пёс трусил по дорожке к реке с такой же невозмутимой мордой и не собачьим неживым взглядом. Один. Непонятно, что я хотел разглядеть, он же мне не скажет…
– Ты чего? – Миха удивлённо уставился на меня. – Привидение увидел?
Я молча отдал ему бинокль, и он тут же в него уставился:
– О, к речке бежит, купаться или нет…
Сколько можно меня третировать этим псом! Я отобрал у Михи бинокль. Гончая сидела на берегу в своей обычной позе грязной игрушки. Не валялась, не купалась, просто сидела, будто чего-то ждала… Или кого-то?
Она моргнула и уставилась на меня своим стеклянным взглядом. Я знаю, что такого не бывает, но в тот момент я был уверен: она видит меня! Точно видит!
– Не мешай мне! – я услышал это как будто со всех сторон и ниоткуда, руки сами отняли бинокль, я отшатнулся…
– Да на что ты там всё смотришь на такое страшное? Я тоже хочу. – Миха взял у меня бинокль и стал смотреть сам.
– На собаку… – Голос у меня предательски дрожал. И ещё, кажется, руки. – Миха, ты веришь в оборотней?
Я сначала сказал это, а уж потом подумал. Догадка озвучилась раньше, чем я её осознал. Это дед-Витино «Какая собака, такой и хозяин», это из сна «С того света добрался» и это не собачье поведение пса, это Катькино «Он разговаривает со мной» – да со мной тоже, чего уж там! Оборотень. Тогда мне это уже не казалось глупым… Но только не Михе.
– Ага, вон как раз один идёт! – он не отрывался от бинокля, но голос был такой беззаботный, что ясно: ни черта он не верит. Я бы тоже не хотел… – С рюкзачком, ты посмотри-ка, бежит на трёх ногах, торопится… Тоже к реке. У них там собрание, Ромка. Будут обсуждать, как заставить луну быть вечно полной и никогда не худеть… – Он задрал голову и завыл как дурак. Получилось, наверное, смешно, но мне-то было не до смеха.
– Кто там ещё? – Я взял у него бинокль. К реке, опираясь на свою палку, действительно быстро, насколько это возможно, спускался дед Витя. Собака сидела на берегу под самым откосом и наблюдала. Дед Витя не видел её, он спешил, странно спешил – не убегал, а наоборот. В бинокль я мог разглядеть его лицо: сосредоточенное и какое-то озабоченное – так торопятся по важному делу.
Ближе к концу спуска он не выдержал, сел и съехал к берегу на пятой точке. Собака была у него за спиной, но не шевелилась. Сидела и смотрела. А дед Витя оглянулся по сторонам (могу поклясться, что он не увидел собаку или не обратил внимания. Скользнул взглядом, как по пустому месту, и всё) – и замер в шаге от воды.
Он смотрел как бы на меня, но насквозь, вдаль и немножко на воду. Озабоченное выражение сменилось отрешённым, он будто уснул стоя с открытыми глазами. Теперь на берегу было две неподвижные статуи.
– Что там?
– Дед Витя мечтает… – нехорошее чувство опять толкнуло меня в рёбра. Вроде ничего не происходило… – Сматывай удочки, Мих. Поехали домой. Места уже в вёдрах нет… – Я сунул ему бинокль и, бормоча всё это, вытравливал якорь. Не получится, никогда у меня уже не получится порыбачить спокойно, посмеяться с другом, пожить как человек, без страха. Я не знал ещё, чего ждать. Только знал, что ничего хорошего.
Отвязанная лодка тут же поплыла вниз по течению, в сторону дома, в сторону деревни и деда Вити на берегу. Я смотал Михину удочку и налёг на вёсла, помогая реке.
– Он плачет. – Миха удивлённо отнял окуляры от лица. – Не знаешь, что у него случилось?
Я не знал. Я грёб. Надо было, вот надо, нехорошее чувство толкало в рёбра и сжимало горло, но дышал я пока нормально, мне надо было грести.
– Вот и выясним. Бери третье весло, рули! – Я это выкрикнул так, что, наверное, в деревне было слышно.
– Ты что, сырой рыбы налопался? – Миха уставился на меня как на чокнутого, но весло взял.
Я не стал отвечать. Грёб, молча грёб, ещё не понимая зачем. Ох, далеко же мы отошли! Нет, сильное течение делало своё дело, мы шли с хорошей скоростью, а в голову всё равно стучалось: «Не успею!»
– Не мешай мне! – голос врезался в уши со всех сторон. Я знал, кому он принадлежит, я торопился изо всех сил…
У Михи оставалась свободная рука, и он поглядывал в свой бинокль, опасливо косясь на мою физиономию:
– Знаешь, он собирает камни в рюкзак… И плачет. – Наверное, он всё понял в этот момент.
А я вообще не слушал, я грёб как заводной, и то, что сказал Миха, дошло до меня не сразу.
– Подранок. Подранок. Поймаю подранка… – Голос бубнил у меня в голове, а потом рявкнул: – Не мешай! – это и помогло мне понять.
Мы были уже близко. Я уже без всякого бинокля видел маленькую фигурку на берегу. Сгорбившись под тяжёлым уже рюкзаком, она ковыляла, опираясь на свою палку, ковыляла к речке, к самой воде…
– Дед Витя! – я крикнул – и сам испугался своего голоса. Фигурка вздрогнула, глянула в мою сторону («Не мешай!»), перекрестилась тонкой рукой и шагнула.
Я завопил от ужаса, а этот глупый пёс ещё лил мне в уши своё «Не мешай!». Адский шум накрыл меня как волной, кажется, я оглох на некоторое время. Руки сами нажимали на вёсла, сильнее и сильнее, будто я вспарываю брюхо реке, да этого мне и хотелось. Миха ошарашенно посмотрел на меня
