Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

«Дорогой друг!., не спеши с решениями и не отчаивайся. Сначала непременно ознакомься с моей брошюрой и с протоколами Совета. Не смущайся своим временным удалением от дела и лучше воздержись от нескольких голосований, но не уходи совсем. Поверь, что ты еще будешь очень и очень нужен и что все друзья рассчитывают на твое близкое «воскресенье»… Не верь вздорным басням о нашем стремлении к расколу, запасись некоторым терпением и ты увидишь скоро, что наша кампания прекрасная и что мы победим силой убеждения. Непременно отвечай мне. Лучше бы всего, если бы ты изловчился выбраться на недельку сюда, — не для дел, а исключительно для отдыха и для свиданья со мной где-либо в горах. Право же, ты еще будешь очень нужен… Обязательно соберись с силами, и мы еще повоюем!

Твой Ленин»[24].

Книга «Шаг вперед, два шага назад» укрепила Глеба, убедила в правильности позиции Ленина. Но его мягкого характера не хватало уже на борьбу с членами ЦК, упорно скатывающимися в «болото», на противостояние Плеханову, обвинявшему ЦК в «бонапартизме». Роль «миротворца», избранная им, оказалась неблагодарной.

С какой ненавистью Глеб отгонял от себя сейчас видения недавнего прошлого — истерики Мартова, политиканство Дана, нарциссизм Троцкого, талмудистские пророчества Аксельрода. Глебу не хватало воли, твердости, принципиальности, упорства — всего того, что так ярко присутствовало в характере Старика.

Приходя из Лукьяновки, Глеб чувствовал себя совсем несчастным и одиноким. Как помочь Зине? С тех пор как партия устроила искровцам, арестованным с помощью Менщикова, побег из Лукьяновской тюрьмы, охрана там значительно усилилась, и думать о таком освобождении при отсутствии у партии средств и единства было бы пустым мечтанием.

10 июня Глеб Максимилианович написал в Киевское жандармское управление заявление с просьбой освободить Зинаиду под денежный залог, под его поручительство, важное поручительство «одного из старших агентов Юго-Западных железных дорог».

Как ни странно, заявление в сочетании с бесполезностью дальнейшего заключения З. П. Кржижановской сработало. 28 июня Зинаиду Павловну выпустили.

Заявление Кржижановского о выходе из Центрального Комитета было рассмотрено в июле, и на том же заседании оставшиеся члены ЦК Гусев, Красин и Носков, скатывающиеся все быстрее и вернее на позиции меньшевиков, сделали то, что было немыслимо раньше, — кооптировали в состав ЦК трех меньшевиков. Твердые большевики — Ленгник и Эссен были в это время уже в тюрьме, Землячку примиренцы объявили выбывшей из ЦК, Ленина не спросили. Глеб сам вышел из комитета. Центральный Комитет оказался в руках меньшевиков.

«Июльская декларация» Центрального Комитета, прямо отвергавшая съезд, поразила Глеба своей откровенной изменой делу большинства, делу, за которое они начали бороться десять с лишним лет назад. Как теряются друзья! Одних уносит болезнь — Ванеев! Других вихрь идеологических разногласий — Мартов. Рядовой, важной, но незаметной работой занимаются Старков и Малченко. Степан Иванович Радченко измучен конспирацией и бесконечными преследованиями, его политическая революционная деятельность, по-видимому, окончена. Петр Запорожец находится в Виннице в доме скорби.

«Судьба на этот раз была немилостива ко мне, — вспоминал события этого времени через много лет академии Г. М. Кржижановский, — она уготовила для меня, еще не разорвавшего со специфическим практицизмом той нашей революционной российской обстановки, крайне неблагодарную роль… Известно, что некоторое перемирие между Лениным, Плехановым и Мартовым в период женевских переговоров было заключено. Личной спайке этих лиц я придавал особое значение, и личный момент, казалось, был улажен. Но как жестоко пришлось мне поплатиться за переоценку этого момента и близорукость политического расчета! Увы! Прошло несколько недель, и мы получили в Киеве целый ряд писем из-за границы с приложением надлежащей литературы, которые свидетельствовали о бесповоротном разрыве между сторонами. Бой вновь разгорелся по всей линии, с той лишь разницей, что обе стороны изрядно и поделом поливали меня за мою «болотную» попытку, а дальнейшие события наглядно показали, что зорким в историческом смысле оказался действительно только один Владимир Ильич. И если гениальность заключается именно в предвидении событий, когда таковые познаются за много и много лет до понимания их сущности обычной массой средних людей, то именно в этом раннем распознавании революционного грехопадения меньшевиков с особенной наглядностью сказалась гениальная историческая прозорливость Владимира Ильича. Большевизм и меньшевизм представляли два диаметрально противоположных восприятия объективной сущности вещей. Но с непреложной ясностью это выявилось лишь с дальнейшим течением событий, лишь по мере того, как росли и ширились баррикады народных восстаний на равнинах России».

…Выйдя из Центрального Комитета, Глеб стал выполнять ту важную работу, с которой он всегда так прекрасно справлялся и которую принято называть «черновой», — он стал делать все то же, что и в Самаре.

— Вернулись к началу, — размышлял Глеб, — опять финансовые проблемы, решаемые в основном путем самообложения, провалы, шифры, транспортные и типографские налаживания, паспорта, написанные неопытной рукой, поиски «верных людей», мытарства организационных неполадок…

Глеб раз и навсегда решил посвятить себя тому, что у него всегда так хорошо получалось, — именно будничной, рядовой работе. В ней главным было, конечно, добывание денег, которых катастрофически не хватало после захвата меньшевиками партийной кассы. Красин — Никитич дал ему однажды записку актрисе Вере Федоровне Комиссаржевской. Как раз в это время в Киеве проходили гастроли прославленного театра.

У уборной великой актрисы толпились почитатели; Глеб уже не чаял пробиться к ней, передал записку, и — о чудо! — Вера Федоровна отказывает в приеме всем, кроме него; он входит в призрачный мир театра, беседует с великой актрисой — красивой, блестящей, талантливой. Она передает ему деньги для партии…

Глеб Максимилианович впоследствии любил рассказывать об этом необычном партийном поручении.

ВО ГЛАВЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ ЗАБАСТОВКИ

Меж тем наступал уже 1905 год. Планомерная осада самодержавия начала дополняться предсказанным Лениным стихийным взрывом и непредвиденными для царского правительства политическими осложнениями. Глеб не уставал поражаться. Как мог Ильич заранее знать о том, что Россия ввяжется в какую-нибудь авантюру, вроде японской войны, или о том, что царь будет настолько неумен и самоуверен, что расстреляет мирную манифестацию 9 января? Видимо, вся логика развития общества, путь самодержавия, путь российского капитализма подсказывали ему, что должно произойти. И это происходило. Единоличная власть царя, не знающего жизни народа, никогда не прибегающего к его совету, бесстыжая ложь приближенных о благоденствии государства неизбежно должны были привести его к неправильному восприятию истинного положения вещей, недооценке народного гнева и возмущения и, наоборот, переоценке своей силы и могущества. Неизбежны были и военные авантюры, вызванные стремлением военщины и капиталистов захватить еще не захваченное и стремлением царя отвлечь народ от