Кржижановский - Владимир Петрович Карцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Глеба Максимилиановича арест Зинаиды Павловны произвел ужасное впечатление. В коротких кошмарных снах на него набрасывались «крылатые тираны» — возлелеянные им же образы.
Одетая в грубый белый холст, со скрученными назад руками, с распущенными волнами кудрей, она стоит перед своими врагами. Поднимается самая черная, зловещая фигура, шипящий от злобы голос произносит:
— Во имя старого мира! Ты обвиняешься в распространении мерзкой ереси Кампанеллы, признаешь ли себя виновной?
И знакомый мелодичный голос спокойно отвечает:
— Я исповедница великого учения друга людей Кампанеллы.
— Кто были твои друзья, соумышленники? Поведай — и ты свободна, — продолжал палач, — или — пытки!
— Пытайте! — презрительно отвечает она и при этих словах со всех сторон бросаются на нее дюжие палачи…[19]
…Глеб просыпался в тревожной ночи, обливаясь холодным потом…
Никакого обвинения Зинаиде предъявлено пока не бы ло, как, впрочем, и всем остальным. Свидания ему не дали. Он уже уходил из тюремной конторы, когда увидел сухую, небольшую фигурку в стареньком пальто и с муфтой — это стояла Мария Александровна — мать Старика. Она не плакала, но, когда Глеб подошел, он увидел в ее глазах и несчастье, и гордость, и надежду. Она ничего не сказала, но посмотрела на него, как это умеют только матери. Он и без слов все понял: она желала ему не пасть духом.
15 января 1904 года вышел № 57 новой «Искры». Глеб сразу же обратил там внимание на статью некоего «Практика», где черным по белому ставилась под сомнение правомочность съезда партии, сомнение в том, что только съезд есть ее высший орган. «Съезд как высшая инстанция партии, — писал «Практик», — представляется нам в образе «суверенного» божества, все желания которого должны быть приняты, как святыня, на веру, без разумной и обязательной критики».
Вот они, плоды примиренчества Глеба, его либерализма!
В следующем номере «Искры» появилась статья Мартова «На очереди», где он пытался сразить большевиков силой своего остроумия. Мартов поместил в газете юмористическую «Краткую Конституцию Российской Социал-Демократической Рабочей Партии…», где осмеивались взгляды большевиков по организационным вопросам.
Предсказания Ильича продолжали сбываться. Глеб чувствовал себя обманутым и оплеванным. И все же он еще надеялся на мир.
10 февраля 1904 года Глеб писал из Кенигсберга В. И. Ленину и Ф. В. Ленгнику: «…Ваше письмо о войне с ЦО огорчило меня сверх меры…
Но состояние разброда и разъединенности теперь, в настоящий исторический момент, представляется мне громадным несчастьем — я бы сказал, полным политическим самоубийством…объединению и умиротворению партии должны быть принесены в жертву все другие — менее важные — соображения».
Ленин считал, что необходим съезд, который восстановил бы партийную дисциплину, помог бы партии преодолеть раскол и дезорганизованность («съезд, съезд не позже января!»[20] — писал он). А сейчас уже наступил февраль, и нечеткость позиции ЦК по вопросу съезда начала серьезно беспокоить комитеты. Будет съезд или нет? Если будет, то когда? На эти вопросы Центральный Комитет просто обязан был ответить. Сам Глеб колебался и склонялся больше к тому, что созыв съезда сейчас был бы преждевременным, это опасно и дорого. А преодолеть конфликт в партии можно попытаться и миром.
Вопрос о проведении съезда решено было поставить на обсуждение членов ЦК. Теперь их было девять: II съезд избрал Кржижановского, Носкова и Ленгника, в октябре по новому стилю в ЦК кооптированы Леонид Красин, Землячка, Гусаров и Эссен, во время приезда Глеба в Женеву кооптированы Ленин и Гальперин.
За немедленный созыв съезда высказалирь: Ленин, Ленгник, Эссен, Землячка, против съезда высказались: Носков, Красин, Гусаров, Гальперин, Кржижановский. Кржижановский в голосовании не участвовал, доверив свой голос Носкову. Как важен был этот голос!
(Горячим можешь быть иль быть холодным,
Но быть всегда лишь теплым — берегись,
Не быть тогда тебе избранником народным —
Душе дремотной не воспрянуть ввысь.)
Глеб впал в глубокую депрессию. После принятия февральского решения мысль о том, чтобы выйти из ЦК, и раньше возникавшая у него, стала все более и более настойчивой.
Эта мысль превратилась в твердое намерение, когда он увидел, что Владимир Ильич не на шутку на него и на других членов ЦК рассержен.
«Центральному Комитету РСДРП»
«Пишет Старик. Прочел письма Землячки и Конягина. Откуда он взял, что я увидал теперь бесполезность съезда, аллах ведает…
Я думаю, что у нас в ЦК в самом деле бюрократы и формалисты, а не революционеры. Мартовцы плюют им в рожу, а они утираются и меня поучают: «бесполезно бороться!»… Либо ЦК станет организацией войны с ЦО, войны на деле, а не словах, войны в комитетах, либо ЦК — негодная тряпка, которую поделом выкинут вон… Руководите войной с ЦО или бросьте вовсе смешные претензии на «руководство»… утиркой плевков.
Поведение Клэра позорно, а поощрение его Конягой еще того хуже. Меня ничто не злит так теперь, как наш «так называемый» ЦК. Addio»[21].
После такой резкой проповеди, «Addio» и решения Ленина и Ленгника о выходе из Совета партии Глеб твердо решил выйти из ЦК и сообщил об этом Ленгнику. Тот тут же снесся со Стариком и получил ответ:
«…Непременно познакомьте всех с брошюрой[22], Брута особенно. На Брута надо сделать после брошюры еще натиск, Брут будет наш, ухода его я пока не принимаю, не принимайте и Вы, положите пока в карман его отставку… Повторяю, наша возьмет внутри ЦК»[23]
В. И. Ленин — Г. М. Кржижановскому
