Кржижановский - Владимир Петрович Карцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Вечером того же дня Владимир Ильич, Гальперин и Надежда Константиновна задумчиво смотрели с набережной на тревожные волны разбушевавшегося Женевского озера. Владимир Ильич был против новой уступки, Надежда Константиновна молчала, Гальперин уговаривал согласиться на его отставку.
Наконец Владимир Ильич решился — утром было объявлено о том, что Гальперин выйдет из Совета партии. Пошли и на другие уступки.
Теперь уже вполне естественным казалось и признание Лиги, распущенной Ленгником. По инициативе Глеба «литовцам» была сделана очень большая уступка: ЦК утвердил устав «Лиги», отличный по смыслу от того, что установил съезд, фактически признал администрацию «Лиги», а также заявил, что «принятые по отношению к Лиге меры» (то есть объявление съезда «Лиги» и выбранной на нем администрации незаконными) «вызваны были исключительными обстоятельствами, отпавшими в настоящее время». (Сколько потом большевистские комитеты критиковали ЦК за эту политическую ошибку!) Все это было написано в письме ЦК на адрес «Лиги» от 29 ноября. Руководители «Лиги» были, разумеется, довольны. Теперь уже они начали говорить о возможности установления мира.
Ильич ходил мрачный, Глеб испытывал удовлетворение… На него смотрели как на миротворца, его долго ждали — и дождались!
Теперь еще нужно было помирить Ленина с Мартовым, вызвавшим Ленина на третейский суд. Глеб, теперь Ганс, долго курсировал между ними, разнося записочки их друг к другу. Наконец он передал Мартову последнее послание Ленина:
«Я вполне присоединяюсь к желанию тов. Мартова, выраженному через тов. Ганса, устранить личную сторону нашего конфликта путем обмена заявлений и, с своей стороны, предлагаю такое заявление…
Н. Ленин»[17].
Глеб ликовал… Личный конфликт устранен! Бывшие соратники опять, образно говоря, подали друг другу руки.
За неделю Глеб своротил в Женеве тысячу дел и уехал довольный. Единственное, что омрачало его радость, — то, что Старик отнюдь не разделял ее.
— Смотри глубже. Не доверяйся первому впечатлению. Разберись, не мешкая, с Киевским комитетом и другими комитетами, принявшими точки зрения мартовцев, И помни — борьба далеко не окончена… — напутствовал он его на вокзале.
Выехав 30 ноября из Женевы, Глеб приехал в Киев 20 ноября — давала знать разница календарей, еще более властная, чем разница часовых поясов. Сразу попал в сутолоку дел, связанных с «перековкой» Киевского комитета, стоящего на прочных меньшевистских позициях.
Но прежде всего нужно было успокоить партийных работников на местах, информировать их о происшедшем в Женеве «положительном сдвиге». На основе информации Глеба о его поездке в Женеву Центральный Комитет разослал по комитетам жизнеутверждающее извещение, кончавшееся так:
«…Конфликт ЦК с Лигой вполне исчерпан обоюдным соглашением сторон. Между товарищами Мартовым и Лениным произошел обмен писем, устраняющих всю личную сторону их конфликта.
Сообщая все это, ЦК полагает, что рядом этих фактов знаменуется новая эра партийных отношений, ведущая к более спокойной, дружной работе во имя высших интересов партии. Более подробные сведения о всем происшедшем будут сообщены комитетам специальным делегатом Центрального Комитета».
В письме комитетам явно притуплялась острая внутрипартийная борьба и проповедовалось примиренчество к меньшевикам. Глеб, вдохновленный женевскими «успехами», не видел чрезмерного оптимизма, с которым в этом документе изображались результаты переговоров ЦК с заграничной оппозицией. Вскоре Глеб получил от Ленина сердитое письмо:
«В ЦК от члена ЦК Ленина. Прочел я извещение ЦК, разосланное по комитетам, и могу только руками развести. Более смешного недоразумения я не мог себе и представить. За свою доверчивость и впечатлительность Ганс наказан этим жестоко. Пусть объяснит он мне, ради всего святого, откуда взял он храбрость говорить в таком елейном тоне о мире, когда оппозиция (и Мартов в том числе!) формально отвергла мир в ответе на ультиматум Центрального Комитета??
…Наконец, эти глупенькие советы, чтобы я уехал отсюда! Я еще понимаю, когда их дают семейные, родственники, но писать ту же ахинею из Центрального Комитета!!.»[18]
За этой внутрипартийной борьбой у Глеба несколько притуплялось ощущение внешней опасности — опасности со стороны вездесущего департамента. Тот, естественно, не дремал. В донесении начальника Киевского охранного отделения директору департамента от 29 декабря 1903 года говорилось: «Ликвидацию предположено произвести при первом удобном моменте, воспользовавшись как таковым сходкой членов Киевского комитета (Центра), привозом транспорта нелегальной литературы или каким-либо иным ярким проявлением революционной деятельности означенной руководящей группы». Департамент, однако, не считал возможным ждать: он требовал срочно произвести аресты. Уже 30 декабря в Киев прибыло следующее распоряжение: «Не выжидая далее съезда, ликвидируйте центральный и местный комитеты, представив требование об отсутствующих».
Вечером 1 января 1904 года, воспользовавшись праздником и возможностью собраться почти открыто, члены Киевского комитета устроили заседание. Большевики добились на нем большой победы — Киевский комитет, поддерживая мнение Ленина, проголосовал за незамедлительный созыв III съезда РСДРП.
Расходились после заседания по одному, по двое, довольные, веселые, как и подобает в праздничный день. Дмитрий Ульянов вышел с Зинаидой. Они вышли на Бибиковский бульвар, и Зинаида, поправляя сапожок, кинула быстрый взгляд назад — «хвоста» не было. Она подтолкнула Дмитрия локтем, и они рассмеялись от радости — ко всем удачам еще и такая! — не нужно путать след! Но в этот момент от пролетки, остановившейся где-то совсем в стороне и не имевшей ровно никакого к ним отношения, отошли четверо, окружили их. Заседание комитета было выслежено.
В этот день было арестовано около сорока человек, а некоторые утверждали даже, что более ста. Все Ульяновы, кроме Марии Александровны, были арестованы.
…Глеб в этот день возвращался со службы усталый — ему дали новую, еще более нудную ревизорскую работу — очередная акция начальства, желающего отослать его подальше от Киева. Он уже подходил к дому, когда его окликнул один из соседей по меблированным комнатам на Терещенковской улице, где жили мелкие служащие железной дороги.
— Глеб Максимилианович, назад, у вас дома обыск!
Вот оно, начинается. Выследили.
— Зинаида Павловна?
— Как ушла днем, не возвращалась. Дверь взломали.
Глеб решил пока домой не ходить, а посмотреть издалека, что будет. Вскоре из подъезда вышли два жандарма, дворник и дворничиха — видимо, понятые. Теперь можно было идти домой. Или бежать? Нет, лучше домой.
В комнате все было перевернуто вверх дном, носился еще пух от подушек, не было некоторых книг, фотографий. Где Зинаида? Наступала ночь, ее все не было, Глеб не спал до утра. В семь часов утра загремели сапоги, уверенные голоса, без стука ввалились вчерашние жандармы и понятые. Начался новый обыск. Прежде всего обыскали его. Только тут он понял, что первый обыск относился не к нему, а к Зинаиде Павловне. Ее, видимо, арестовали.
