Таежный бурелом - Дмитрий Яблонский

Нооно одернул гимнастерку, поправил ремень.

— Я из Владивостока… Член партии… Бежал из-под японского расстрела.

— Садитесь. Ваши партийные документы?

Нооно стянул стоптанный сапог. Перочинным ножом поддел подметку, извлек из-под стельки партбилет. Бережно потер его о штаны, положил на стол.

— Подмок билет, сами знаете, нелегко сберечь…

Секретарь горкома очень внимательно читал протокол красногвардейской заставы, Костров изучал партбилет. Нооно чувствовал на себе его испытующий взгляд.

— Где-то я вас встречал? — вдруг спросил секретарь горкома.

Профессиональная привычка к самообладанию пришла на выручку Нооно.

— А как же, товарищ Кедров. Я работал в порту до революции, — спокойно ответил он. — Вас я знаю хорошо.

— Грузчик?

— Да!

— В забастовке четырнадцатого года принимали участие?

— Нес охрану от штрейкбрехеров в доме подрядчика Меркурьева.

Лаконичные ответы Нооно понравились. Бывший грузчик Кедров не мог знать, что во время забастовки портовых рабочих не кто другой, как Нооно, втесался в ряды забастовщиков и предал забастовочный комитет. Но Костров не спускал настороженного взгляда с этого человека.

— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил Костров.

— Да, конечно! Почти всю жизнь в России, отец мой из Мукдена, убит во время боксерского восстания. Мы с братом бежали в Благовещенск.

Секретарь горкома вынул из сейфа списки членов партии, оставленных во Владивостоке на подпольной работе. Нооно следил за ним напряженным взглядом.

— Принять вас, товарищ, на учет мы не сможем, — сухо подвел итоги беседы Кедров, замыкая партбилет Нооно в ящик стола.

Нооно опустил голову.

— Почему?

— Потому, что вы не прошли последнего переучета, когда владивостокская организация переходила на подпольное положение. Вас нет в списках законспирированных большевиков, — более приветливо сказал секретарь горкома. Ему стало жаль Нооно.

— Я был в отъезде… я не знал… — невнятно проговорил Нооно, все ниже опуская голову. — Могу быть полезен… все-таки я сохранил партбилет… знаю коммунистов в Харбине, могу выполнять задания…

Секретарь горкома посмотрел на Кострова, но тот отвернулся.

— Не унывай, парень! — тяжелая рука Кедрова коснулась сухого плеча Нооно. — Сам знаешь, сколько контрразведчики шлют сюда разной сволочи. Хочешь быть полезен? Мы комплектуем кавдивизию, там дадут коня, шашку и винтовку. Хорошо будешь бить интервентов, наведем справки и восстановим в партии.

Нооно хмуро пожал руку секретарю горкома.

— Я согласен, товарищ Кедров.

— Знаешь военное дело? — спросил Костров.

— Артиллерийское — хорошо. Был в Красной гвардии в Шкотове. А кавалерийского строя не знаю, конем и шашкой плохо владею.

После ухода Кострова Нооно вновь зашел к секретарю горкома.

— Я бы у вас, товарищ Кедров, просил дней пять для отдыха, устал после тюрьмы.

— Что же вы меня спрашиваете, ведь вы беспартийный человек.

— Я коммунист, — твердо сказал Нооно, — и не привык решать свои личные вопросы без согласия партийного комитета.

Секретарь горкома еще раз прочитал протокол заставы о бегстве Нооно из-под расстрела.

— Не знаю, что тебе и сказать…

— Я бы мог помочь на артиллерийском складе, пока спина подживет… Вот глядите, какой же я кавалерист…

Нооно сдернул рубаху, спина была вся в кровоподтеках.

— Что же молчал? Конечно, в таком виде тебе на коня нельзя. Здорово они тебя!

Кедров вырвал из блокнота лист бумаги и написал начальнику артсклада.

На работу Нооно приняли.

ГЛАВА 17

Был праздничный день. В воздухе протяжно плыл колокольный звон.

Проснувшись, Вера с удовольствием подумала, что весь этот день она будет дома. Не надо притворяться, не надо контролировать каждое свое движение, каждый взгляд.

Но когда девушка захотела встать, то ощутила, как что-то тяжелое навалилось на грудь, сжало сердце. Покачнулся пол, и кровать куда-то стала проваливаться.

Вера застонала. Агния Ильинична засуетилась. Она намочила полотенце, положила на голову дочери компресс.

— Что с тобой?

— Как-то страшно стало… устала я…

— Вызвать врача?

— Пройдет….

Вера откинулась на подушку, рассказала матери, как, не приходя в себя после обморока, в тюрьме скончался старый мастер Фрол Гордеевич. Об этом человеке обе они слышали много хорошего.

— И Леньку с Сухановым арестовали… Ленька опять ранен, бьют его при допросах.

В последнее время контрразведчики хватали всех по малейшему подозрению. В донесениях, с которыми удавалось Вере познакомиться, сообщалось о разгроме подпольных организаций Сучана, Угольной, Спасска и Шкотова. В селах Ольгинского и Никольско-Уссурийского уездов кем-то были преданы организации революционной молодежи. Много людей погибло в застенках Михельсона.

Все, что доходило до зрения и слуха Веры, становилось достоянием подпольного штаба. Но многое ей не было известно. Где-то существовали тайные квартиры. В них Михельсон и его подручные Жуков и Мак Кэлоу принимали провокаторов и предателей. В сводках и донесениях, которые она печатала, сообщались только их клички — Мотька Шимпанзе, Кучум, Глотов. Оставалось надеяться, что их настоящие имена станут известны народу. Впрочем, некоторые из них уже поплатились за свои услуги: Тимка Щеголь, Илья Наливайко, Петька Кит.

После завтрака Вера, несмотря на недомогание, вышла в сад. Здесь она должна была встретиться с Андреем Ковалем, передать ему очередное донесение.

Встречи эти волновали девушку. За короткие минуты свиданий они успевали поговорить о многом. Главное же — они понимали друг друга с полуслова.

Андрей был хорошо законспирирован: теперь он числился на службе в союзе христианской молодежи. Фельт относился к нему без особой подозрительности, даже, кажется, ценил молодого парня, вышедшего из рабочей семьи и умеющего находить общий язык с простыми людьми. Тем не менее Коваль постоянно подвергался не меньшей, чем Вера, опасности. Совсем недавно в их управление пришел какой-то моряк и заявил, что встретил в Океанской бывшего военкома Коваля и готов за приличное вознаграждение разыскать его. Только смелость и решительность спасли Андрея.

Андрей был немного резковат, но заботлив и чуток. Совсем недавно он принес Вере букет простых полевых цветов. Они уже увяли, но девушке было приятно смотреть на них и думать, что, несмотря на ожесточенную борьбу, в которую оба они оказались втянутыми, что-то сохранилось в них от прежних времен.

Появился Андрей только вечером. Вместе с ним пришла незнакомая Вере девушка. Это была Наташа Кострова.

Все трое присели на одну из скамеек.

Андрей бережно коснулся плеча Веры, сказал:

— Наташе нужно уехать. Надо что-то придумать.

— Я все сделаю, не беспокойся. — Вера проводила девушку домой, познакомила с матерью, потом вернулась в сад, к Андрею.

Увидев подходившую Веру, Андрей улыбнулся. Вере нравилась его сдержанная ласковая улыбка. Стало теплее на душе, когда она подумала, что этот отважный, дерзкий юноша с ней всегда робок, услужлив, по-особому сдержан.

Андрей явно волновался. Он зачем-то встал со своего места и тут же снова сел.

Глядя куда-то в сторону, Коваль сказал:

— На днях я уезжаю в Хабаровск… Настаивает Фельт. — Андрей усмехнулся. — Поеду агитировать за американский порядок… Мы не скоро увидимся… Ведь ты же видишь, что я…

Андрей замолчал. Подходящие слова не находились — слишком сложным, запутанным было их положение. Всякие слова прозвучали бы фальшиво и напыщенно.

Вера присела рядом, сказала очень тихо, одними губами:

— Не хочу расставаться… не хочу…

Андрей отозвался так же тихо:

— Надо, Вера.

Посмотрел на часы, встал.

— Пора…

— Береги себя. Они не знают пощады.

— И я с ними не миндальничаю… Если бы ты знала, как я буду ждать новой встречи…

У калитки они остановились. Вера вдруг обняла его, прижалась губами к горячим губам.

Андрей ушел.

Вера шла к дому, чувствуя себя легкой и сильной. Ни Мицубиси, ни Михельсон не в силах запугать ее, любовь придала ей новые силы.

ГЛАВА 18

Лазарет разместился в небольшой деревушке Соколинке, верстах в десяти от передовых позиций.

Галина Шкаева стала правой рукой начальника лазарета — деда Михея. Она быстро прибрала к рукам все хозяйство, окружила себя бойкими, любящими дело девушками.

Как-то утром к ней прибежала дежурная санитарка.

— Беги скорей. Твоего Илью привезли, — сказала она.

Илья лежал на столе, вытянувшись, с запрокинутой головой.

Михей осмотрел его и, пряча глаза от молодой женщины, приказал отнести в третью палату, где лежали умирающие.