Сестра милосердия - Мария Воронова

О прибытии можно было не волноваться. Довгалюк, расторопность которого не имела границ, договорился с работниками санатория, чтобы нового пациента встретили на станции.

Константин Георгиевич понимал ее беспокойство и сразу, как приехал на место, дал телеграмму.

Потом он писал ей аккуратно, раз в неделю, и от этих суховатых писем становилось грустно.

Он с юмором рассказывал, как ходит к источнику и пьет теплую минеральную воду, которую именовал «моча планеты», ест по шесть раз на дню и посещает лечебную физкультуру. «Будто мне семьдесят лет, а не тридцать!» Но уже во втором письме не стало жалоб на монотонное существование, Константин Георгиевич писал, что Знаменский предложил ему оформить монографию в виде диссертации и готовиться к защите. Так что теперь он снова занят, работает с рукописью. Изменить надо не суть, а всего лишь структуру монографии, поэтому процесс не творческий и даже скучный.

Слава богу, в санатории оказалась приличная библиотека, он наверстывает упущенное и читает медицинские журналы последних лет.

В каждом письме Воинов справлялся, как она живет, здорова ли, что поделывает Елизавета Ксаверьевна (он испытывал к Шмидт сильную симпатию и аккуратно посылал ей милые открытки с видами).

Да, это были очень хорошие, дружелюбные послания, но в них совершенно не чувствовалось той щемящей нежности, которой было пронизано самое первое письмо.

Теперь Элеонора все чаще доставала его из коробки. Письмо человека войны, мужчины, которого никто не ждет… Его нежность и тоска, наверное, мало имели отношения к ней самой. Пусть мимолетный порыв, но он был и навсегда останется с ней.

Август подходил к концу и привел темные сырые рассветы. Элеонора просыпалась под шум дождя и чувствовала, как сердце трепещет в ожидании перемен. Она знала, откуда это обманчивое чувство. Привычка детства. Дождь и серое низкое небо обещали скорое начало учебного года, а значит, конец одиночеству, и навстречу новым приключениям.

Первые годы в Смольном она ждала с каникул Анечку Яворскую, свою задушевную подружку, а потом, когда Аня умерла, фантазировала, что появится новенькая и захочет с ней дружить. Увы, не сбылось, несмотря на ровные отношения со всеми воспитанницами, Элеонора так и провела все годы в Смольном одиночкой. А привычка мечтать в последних числах августа осталась.

В очередном письме Константин Георгиевич сообщил, что курс лечения пройден, и назвал дату возвращения. «Дорогая Элеонора Сергеевна, не хочу хвастаться, но сегодня я крутил солнце на турнике и вдруг понял, что, кажется, действительно поправился! До этого момента все происходящее казалось мне чьей-то шуткой, а сейчас я поверил, что выздоровел. Честно говоря, я выгляжу таким здоровым, что стыдно показываться Вам на глаза. До скорой встречи!»

Элеонора улыбнулась. Константина Георгиевича ждало много интересных событий. Со дня на день должна была выйти монография, диссертация, которую Воинов переслал Знаменскому, была отпечатана, переплетена и представлена в ученый совет, рефераты разосланы (Элеонора чуть с ума не сошла, пока надписала сто конвертов).

Александр Николаевич хлопотал за Воинова больше, чем за собственного сына. Большая редкость в научных кругах, обычно маститые профессора норовят слегка придушить ретивого молодого коллегу, и искреннее участие Знаменского вызывало у Элеоноры благоговейное восхищение.

Накануне возвращения она приехала к Воинову на квартиру. Нужно было подготовить комнату, проветрить, оставить какой-нибудь еды.

Она так радовалась, что скоро увидит Константина Георгиевича! Не будет ни о чем думать, просто посмотрит, какой он стал…

Это ведь тоже счастье, видеть его здоровым и счастливым.

В таком приподнятом настроении она купила пучок полевых цветов.

Он смотрелся очень празднично на подоконнике, за неимением вазы поставленный в старую молочную бутылку.

Элеонора намыла окно, громко напевая. Привлеченная шумом, к ней заглянула хозяйка и сердечно приветствовала. Они даже покурили, усевшись на подоконник и болтая ногами, и Элеонора чувствовала, что кровь пенится от радости.

Потом она подумала, что Константину Георгиевичу, вероятно, будет тягостно вернуться в эту комнату, где он угасал и ждал смерти. Что же делать?

В конверте, который передал ей Воинов, оказалась действительно крупная сумма, и она пользовалась этими деньгами.

Всякий раз, как Элеонора навещала Елизавету Ксаверьевну, Микки имела лучший бифштекс, который могла предоставить коммерческая торговля. Печатать диссертацию она тоже поручила Шмидт, хотя могла бы прекрасно справиться сама. Но подсознательно Элеонора понимала, что для Елизаветы Ксаверьевны очень важно быть главной научной музой «молодого человека». Поскольку Константин Георгиевич поправлялся, Элеонора убедила Шмидт взять гонорар и заплатила ей вдвойне, соврав, что на диссертации другие расценки, чем на просто рукописи.

Воинов числился в отпуске по ранению, официально не служил ни в одном научном учреждении, поэтому переплет диссертации, печать и рассылку авторефератов тоже пришлось оплатить из этого конверта, но все равно денег оставалось еще порядочно.

Она вполне могла купить несколько самых необходимых предметов мебели. Кровать, письменный стол, шторы… Комната с голыми окнами всегда имеет очень унылый вид. Жилище Воинова изменилось бы до неузнаваемости.

Но как он поймет такую бесцеремонность? Да и чисто практически… Воинов равнодушен к быту, но все же имеет право за собственные деньги сам выбрать себе мебель!

Что же делать? Всего-навсего маленькую перестановку. Если она передвинет матрас к другой стене, это не будет выглядеть наглостью. Просто мыла пол, оттащила и забыла.

А Константин Георгиевич, когда ляжет, увидит комнату под другим углом, и грустные воспоминания его не потревожат.

Набрав воды в цинковое ведро, Элеонора подоткнула юбку и начала драить пол. Паркет изрядно пострадал еще при прежних хозяевах, а пока она ухаживала здесь за Константином Георгиевичем, настоящую уборку сделать было невозможно.

Сейчас никто не мешал, Элеонора нагрела кипятку, вооружилась острым ножом и приступила к работе. Пол — это тоже очень важно. Грязный пол убивает все, а сияющий паркет, наоборот, оживит даже самую убогую обстановку или, как здесь, полное ее отсутствие. Сейчас она все отчистит, а пока пол сохнет, сбегает за мастикой. За ночь ее запах выветрится, а Константин Георгиевич — всего лишь мужчина. Он ни за что не сообразит, сколько усилий пришлось ей приложить, чтобы пол выглядел красиво. Просто подумает: ах, как у меня мило и свежо!

На улице включили репродуктор, и через распахнутое окно Элеонора слышала какую-то бравурную песню. Слов было не разобрать, но простенькая мелодия неожиданно оказалась созвучна ее радости. Сначала она громко подпевала, а потом размечталась. О чем? Сама не знала. Просто наслаждалась ожиданием чуда, на минуту забыв, что самого чуда не произойдет.

Наконец, настала пора отодвинуть матрас. Элеонора осторожно потянула, стараясь, чтоб его деревянная основа не оставила царапин на паркете. Под ноги ей выпал какой-то листок, примерно на треть исписанный рукой Воинова. Она подняла его, думая, что видит черновик к монографии, и вдруг прочла первую строку: «Моя возлюбленная!»

Быстро отбросила бумагу, словно та ужалила ее. Почувствовала, что лицо заливает краска. И радость сразу исчезла, уступив место всегдашней спутнице Элеоноры — глухой тоске.

Пусть случайно, но она едва не прочла чужое письмо. Письмо, предназначавшееся другой женщине. Лизе? Она покосилась на листок и сразу отвернулась. Он упал текстом кверху. Нет, она ни за что не будет читать чужие письма. Больше того, надо сделать, чтобы Воинов не догадался, что она видела этот черновик.

Зажмурившись, она подсунула листок под деревянную рейку и аккуратно поставила матрас на прежнее место.

Вот и все. Элеонора вздохнула и отправилась за мастикой. Надо выполнять, что задумала.

Мерно двигая ногой с привязанной к ступне щеткой, она размышляла о письме. Самоуговоры, что это ее совершенно не касается, не помогали.

У Воинова было только одно время написать — вечер накануне отъезда в госпиталь. Тогда он специально отослал Элеонору за яблоками, чтобы в одиночестве проститься с любовью всей своей жизни и написать ей последнее письмо.

«А вдруг это написано мне?» От такой нелепой мысли Элеонора едва не рассмеялась. Я все время была рядом, и можно было сказать мне в глаза! Думать, что Константин Георгиевич боялся признаться в любви… Он же зрелый мужчина, а не гимназист! И я не гимназистка, чтобы верить в его смущение.

Даже если представить себе фантастическую ситуацию, что сильный, опытный, много переживший и перестрадавший человек вдруг боится признаться в любви женщине, по которой видно, что она его без памяти любит, то он должен был передать ей эту записку: мол, прочтите после моей смерти. Не мог же он знать, что она полезет под кровать!