Рыжее счастье - Наталия Рощина

Как он оказался рядом? Почему? Гурин наверняка уже выяснил все детали. А Игоря Ивановича, значит, уволили без выходного пособия. Мара догадывалась, что он был начальником службы охраны. Значит, происшедшее его вина, его провал. Мара пыталась справиться с потоком мыслей, анализируя случившееся. Мысли были сумбурными, не основывающимися ни на чем, только на догадках. Мара знала, что не откажет себе в удовольствии узнать подробности, но пока… Она не могла поверить, что жизнь Эрнесту Павловичу спас именно Филипп. Он подарил Гурину еще один шанс, ему и ей. Мара крепче сжала веки, до неприятного ощущения. Как странно… Воображение нарисовало ей лицо Филиппа. Загадочное, непредсказуемое стечение обстоятельств снова сводит их вместе. Ей стоило только открыть глаза, чтобы снова увидеть прямой, открытый взгляд, ощутить силу, исходящую от него. Силу и уверенность, как тогда, в заброшенном доме, даже с этой нелепой ушанкой на голове. Наверняка он еще не представляет, насколько благодарным может быть Эрнест Павлович. Мара решила, что именно сегодня для Филиппа начнется та жизнь, о которой он мечтал, к которой шел эти годы. Он получит награду сполна, авансом на долгие годы вперед. Гурин — мудрый человек, он по достоинству оценит этот незаурядный поступок. Он умеет быть непредсказуемо, фантастически щедрым. И в это же мгновенье Мара почувствовала, что сейчас заплачет. Ей было невыносимо стыдно, но она четко знала, что будет рыдать не от страха, не от осознания того, что могло произойти непоправимое. Она проглотила колючий комок в горле, надеясь, что все-таки сможет совладать с эмоциями, но не тут-то было. Слезы потоками хлынули из ее глаз. Это были слезы жалости. Дело было не в опасности, которой подвергся Эрнест Павлович. Мара оплакивала себя, себя любимую, которая едва не лишилась всего, что получала все это время. Все-таки она успела привыкнуть к тому, что имеет столько благ. Имеет незаслуженно, авансом, просто потому, что ее броская внешность и интеллект смогли впечатлить тонкую натуру Гурина. Она не имеет права пользоваться расположением Эрнеста Павловича. Это она недостойна его. Ведь в его желании помочь ей на самом деле нет ничего, что скрывало бы потаенные похотливые планы. Может быть, только в самом начале он был готов к близким, но ни к чему не обязывающим отношениям, не имеющим будущего. А она была готова стать его любовницей еще в первый день знакомства. Была готова лечь в постель с мужчиной только потому, что боялась потерять работу, расположение Елены Константиновны. Ее не интересовало будущее с этим пожилым ловеласом — таким она представляла его сначала. А потом она внушила себе, что влюбилась. Во что или в кого? В могущество или в самого человека? Кажется, сегодняшний день помог во всем разобраться: она боится потерять открывшиеся возможности и блага, которыми окружил ее Эрнест Павлович. Она так хотела безбедной жизни, что сумела подменить этим желанием все остальные. Мара испытывала брезгливость к самой себе. Она запуталась в прочных сетях, сплетенных собственными мыслями. Какая же она дрянь, расчетливая, подлая притворщица. Мара сдавленно плакала, закрыв лицо руками. Она покачивалась из стороны в сторону, как маятник, ритмично, без устали. Со стороны казалось, она вошла в транс, совершенно абстрагировавшись от реальности.

Гурин с Филиппом переглянулись и, не сговариваясь, оказались рядом с Марой. Филипп присел у ее ног, пытаясь отнять руки от лица, но Мара сопротивлялась, продолжая плакать. Эрнест Павлович гладил ее по голове и выглядел совершенно растерянным. Ни тому, ни другому не приходила в голову истинная причина этих слез. Каждый отнес их на свой счет: Гурин решил, что Мара так переживает о том, что могло с ним случиться, а Филипп даже обрадовался ее слезам. Он сразу убедил себя, что их причина — страх за него, за то, что он подвергал себя смертельной опасности.

— Мара, Мара, успокойся, пожалуйста, — тихо говорил он.

— Не нужно так, Мара, — вторил ему Гурин. Он ощущал себя виновным в том, что она так страдала. Ему было невыносимо видеть ее плачущей. Присутствие Филиппа мешало ему выразить переполнявшую его нежность и благодарность за сострадание.

— Мара, все ведь закончилось хорошо, ну перестань. — Филиппу наконец удалось оторвать ее руки от лица. Она сидела с покрасневшими веками, опухшим носом, такая несчастная. Она вызывала единственное желание — оберегать. Филипп поглаживал руки Мары, приговаривая тихим, но уверенным голосом что-то успокаивающее. Ему тоже мешал Гурин. Он не давал Филиппу проявить все свое участие. А Филиппу хотелось обнять Мару, поцеловать ее. Он был так рад встрече, так рад, что и сам не ожидал!

Он хотел сказать, что все это время помнил о ней. Ее глаза, волосы, улыбка и бесстрашие, с которым она шла в неизвестность, впечатлили его, и это ощущение прикосновения к прекрасному, смелому, решительному не покидало его до сих пор. Сейчас красота Мары открылась ему по-новому. И ему хотелось в свою очередь похвастать своими успехами. Филиппу не терпелось рассказать о том, чего он сумел достичь. Он считал, что сделал немало. Всю свою недолгую, но насыщенную событиями городскую жизнь он строил так, чтобы со временем с гордостью говорить о достигнутом. Он не гнушался никакой работы, постепенно продвигаясь вверх по нелегким ступеням жизни человека без связей, без прошлого. А сегодня, кажется, он сумел сорвать джек-пот: он, не задумываясь, спас жизнь хозяину отеля, в котором работал почти два года. Он увидел оранжевую точку на лбу вышедшего из машины Гурина и бросился на него, ощутив обжигающее прикосновение металла к щеке. Только потом он сам окончательно понял, что произошло… Если бы это повторилось, он снова, не задумываясь, закрыл бы собой этого человека. Гурин давно был для Филиппа образцом, примером для подражания. Все его служащие отзывались о хозяине с теплотой, называли его справедливым человеком. Для Филиппа это было определяющим. Большие деньги не сделали Гурина занудой, верхоглядом, а значит, он — стоящий мужик. Вот почему Филипп считал, что спас жизнь не бездушному мешку с баксами, а нормальному человеку, который по-своему давно и всерьез строит свою жизнь. Наверняка он воплотил еще не все планы. Филипп не сводил взгляда с Мары. С такой спутницей Гурину нужно бы пожить подольше. Филипп впервые испытал неприятное чувство зависти: Мара с другим. И этот другой сегодня был на волосок от смерти, и этот волосок не дал оборвать именно он… Так суждено. Кажется, сравнения с Гуриным ему не выдержать. Эрнест Павлович проигрывает лишь в возрасте, но если любишь, разве это имеет значение? Какая странная штука жизнь. Зачем ей нужно было снова сводить его с Марой? Чтобы еще раз прикоснуться к прекрасному, точно зная, что оно никогда не будет принадлежать тебе? Чтобы знать, что всегда придется довольствоваться тем, что соизволят предоставить тебе сильные мира сего? Достигнет ли он сам когда-нибудь уровня, дающего право принимать решения не только за себя, но и за судьбу других? Филиппу вдруг невероятно захотелось ощутить собственную значимость, такую, чтобы была заметна. Чтоб Мара посмотрела на него другими глазами. Не такими потерянными, как сейчас. Он видит в них страдание. Но почему? Ее Гурин жив. Отчего такая пустота и паника в синих омутах ее глаз? Филипп вздохнул. Жестокая и непредсказуемая штука жизнь. Такие лабиринты выстраивает — попробуй найти выход.

Филипп почувствовал, как Мара осторожно пошевелила пальцами. Оказывается, он все это время крепко сжимал ее руки. Нехотя он отпустил их.

— Ты успокоилась? — участливо спросил он.

— Все, больше не буду, — всхлипывая, она вытерла слезы. Раскрасневшиеся щеки горели. Стыд выжигал ее изнутри. Она испытывала жгучее отвращение к расчетливой, эгоистичной, слабовольной девице, которой предстала сама перед собой несколько минут назад. Ей было вдвойне неприятно осознавать это под пристальным взглядом Филиппа. Ей казалось, что он видит ее насквозь, понимает, что творится у нее в душе и потому все время с беспокойством поглядывает то на Гурина, то на нее.

— Мне выйти? — спросил он, встретив многозначительный взгляд Эрнеста Павловича, и поднялся с колен.

— С сегодняшнего дня у меня нет секретов от тебя, — сказал Гурин.

— И все-таки я чувствую, что вам есть о чем поговорить один на один, — настойчиво повторил Филипп. Он с замиранием сердца ожидал ответа, потому что от него зависели догадки относительно Мары и Эрнеста Павловича. Сердце его сжали ледяные тиски. Такой боли он никогда не чувствовал. Что-то подобное — да, но не настолько сильное, непереносимое ощущение, когда хочется выпрыгнуть из собственного тела.

— Со своей стороны мне тоже кажется, что вам нужно поговорить, — деликатно заметил Гурии. — Старым знакомым нужно поговорить. Я оставлю вас ненадолго.

Для него это предложение казалось спасительным. Может быть, Мара сумеет отвлечься, увлекшись разговором со своим неожиданно возникшим знакомым. Она наверняка тоже стесняется своих слез. Двое мужчин, которые пытаются ее успокоить, — это слишком. Получается обратный эффект. Гурин улыбнулся Филиппу и направился к дверям. Ему нужно было во что бы то ни стало выйти из этой комнаты. Находиться здесь он не мог физически. Он вдруг ощутил распирающую ревность. Он снова и снова видел, как к Маре прикасался другой мужчина. В этих прикосновениях не было никакого интима. Филипп проявлял дружеское участие, но Гурину было невыносимо наблюдать это. Как же быть? С одной стороны, он уговаривает себя, что ничего быть не может, а с другой — его выворачивает от одной мысли, что Мара может принадлежать другому. Как же он лукавил, когда отвечал на ее вопрос, для чего он вообще все затеял: