Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи - Лев Гумилёв

А.С.: У нас перемены пока идут со скрипом и пробуксовкой. Критика отскакивает как горох от железобетонной стены административно-командной системы. Пусть кругом развал, а этой крепости – хоть бы хны. За счет чего и на чем она держится?

Л.Г.: Крепость стоит на скале. Пока изменения не затронут фундамента, она будет стоять неколебимо. Ее не колышут общественные заботы, зато у подданных она изымает кроме прибавочного также и часть необходимого продукта. О губительности подобной политики, ведущей к обнищанию и депопуляции, писал еще Т. Мальтус, известный у нас как автор «человеконенавистнической теории», однако бывший не только попом, но и преподавателем Ост-Индского колледжа в Лондоне. Самая краткая формула жизни такого государства – «власть – деньги – власть». Чем же государственный социализм, где фактически богатствами владеет бюрократический аппарат, где царят блат, продажность, взятки, отличается от древних бюрократий? Для нас это реальность: миллионы людей – за чертой бедности, жалкое существование влачат здравоохранение, просвещение, культура.

А.С.: Переход к рынку означает освоение другой формулы, правда, столь же приблизительной, – «товар–деньги–товар». Да, она далеко не идеальна, но в сочетании с экономическими методами управления, правовым механизмом и демократическими свободами показала себя в остальном мире действенным инструментом решения проблем человека, общества, государства.

Крепче всего бастион, пожалуй, внутри нас. Говорят, что тысячелетнее рабство, которое сохранялось даже под знаком социализма, деформировало генотип. Нам, дескать, неведомы были демократические институты, и приходится шарахаться из крайности в крайность. Невольно хочется воскликнуть: способны ли мы вообще освоить демократию как нормальный способ существования?

Л.Г.: Должен уточнить как специалист, что немалые части нашего населения, в том числе целые народы, никогда не знали рабства. Нельзя путать формы жизни, навязываемые государством, с тем, как действительно жили те или иные люди. Если человек на Руси не желал подвергаться насилию, он уходил в степь или глухомань, благо простора хватало. Русские, роднясь с кочевниками, становились казаками. Этот процесс шел веками на пространстве от Днепра до Уссури. Наши землепроходцы достигли даже Калифорнии в Америке.

Да, с демократией действительно нынче сложно. Раньше ведь все как было – ни плюрализма и многопартийности, ни парламента и разделения властей. А сейчас всего становится с избытком. Хотя, глядя в телевизор, внимая речам своих же избранников, начинаем понимать, что в потоке демократизации скрыты коварные подводные камни. Я считаю самым опасным из них отсутствие нормальной селекции, которая отбирала бы кадры для самоуправления. Демократия, к сожалению, диктует не выбор лучших, а выдвижение себе подобных. Доступ на капитанские мостики, к штурвалам получают случайные люди.

История знает немало примеров, когда «общественное мнение» трагически расходилось со здравым смыслом и потребностью решения насущных задач. В свое время итальянцы знаменитой эпохи Возрождения низвергли тираническую фамилию Медичи, но получили взамен свирепого Савонаролу. Не стало легче и после его гибели в 1496 г. – созданная заново республика показала полное бессилие… Иные скептики, размышляя над подобными пертурбациями, ничего не приносящими народу, кроме вреда, называют историю государственной власти сменой одних видов саранчи другими. Суд и закон часто сами служат произволу. Избирательное право способно склонить к ренегатству, суля успех тем, кто беспринципно меняет взгляды раз в четыре-пять лет. Народные веча и митинги всех времен и народов многажды приводили к дикому разгулу охлократии – власти толпы, которая не щадила никого.

А.С.: Если иметь в виду наше прошлое, то оно настолько мифологизировано, что все приборы зашкалило. В стране, как выражаются злословы, с непредсказуемым прошлым легко фальсифицировать настоящее и мистифицировать будущее. Очень медленно возвращается история в ее естественное состояние правдивости и объективности. Конечно, тут придется положить большие труды, прежде чем водворится порядок. Вопрос шире: как, отринув деморализующую лженауку, вернуть истории роль воспитующую, наставляющую, возвышающую?

Л.Г.: Многие науки при сталинщине постигла печальная участь. А уж с историей у коммунистического деспота были особые счеты. Исследователей, работавших с документами, то есть первоисточниками, он, не слишком церемонясь, обзывал «архивными крысами». Поощрялись любые передержки, угодные режиму, демагогия, спекуляция, подлоги. Даже школа историка М. Н. Покровского, еще до революции вставшего на сторону большевиков, была разбита в пух и прах как «банда шпионов и диверсантов, агентов и лазутчиков мирового империализма, заговорщиков и убийц». Власть предержащие позволяли истории отвечать только на обращения с лакейским прибавлением: «Что угодно?», «Чего изволите?».

Дан приказ – и начинается масштабное возвеличивание Ивана Грозного. По команде переписывается история Крыма за две тысячи лет. Под заданную схему подгоняется многоплановая панорама XIX в. Но больше всех, понятно, достается веку двадцатому. И сверх того – советскому периоду. Здесь торжествуют типичная схоластика и талмудизм: авторы прежде всего берут во внимание решения съездов и пленумов ЦК, партийно-правительственные постановления, подбирают цитаты классиков марксизма-ленинизма, включая Сталина, учитывают только официальные данные статсборников, дозволенные газеты, журналы, книги, архивные фонды. Но никаких отклонений в стороны: шаг вправо или влево – немедленная, как выстрел, репрессия. Сочинителям оставалось доказывать одно: что ни делается от имени и во имя государственной идеологии и государственной партии, хотя бы самое неприглядное и гнусное, самое дурацкое и зверское, все в высшей степени разумно, исторически мотивировано и оправдано.

Впрочем, и позже, в застойное время, ослушаться было небезопасно. Стоило появиться в журнале «Природа» рецензии на мою депонированную в ВИНИТИ в 1979 г. книгу «Этногенез и биосфера Земли» (издательства печатать ее не решались, да им и не разрешалось), как была дана классическая отповедь за тремя подписями – академика Кедрова, членкора Григулевича и доктора наук Крывелева. «Будучи решительно не согласны с теорией Л. Н. Гумилева», они писали: «Такие утверждения неверны и прямо и непосредственно противостоят линии нашей партии и социалистического государства на всемерное сближение наций и на перспективу (хотя и отдаленную) их слияния в едином человечестве… А история человечества приобретает в свете этого причудливого подхода вид зловещий и фантасмагорический… Что тут говорить об экономическом факторе, о производственных отношениях, о классовой борьбе – на эту тему пусть рассуждают вульгарные социологи, стремящиеся всюду увидеть классовую борьбу… Разумеется, не во всяком общественно-идеологическом явлении надо усматривать проявление классовой борьбы. Но когда в общей концепции исторического процесса этот фактор оказывается полностью исчезнувшим, когда вообще социальная проблематика пропадает под гнетом пассионарности и химерности, системности и антисистемности, то надо прямо сказать: науки здесь нет ни грана».

А.С.: На счастье, этот «приговор», датированный мартом 1983 г. и больно ударивший по редакции «Природы», не был приведен в исполнение, иначе вас, Лев Николаевич, навсегда отлучили бы от научных занятий. Тем более что и официальная этнография вела и ведет с опальной теорией непримиримую борьбу. Помню, раздавались даже обвинения в расизме. Скажите, возможно ли примирение или сближение позиций?

Л.Г.: Законы крови, как говаривал булгаковский Воланд, – самые темные законы. Межнациональные конфликты последнего времени показали, насколько важно быть в этой области подготовленными, компетентными. Любой неверный шаг чреват взрывом страстей, ведет к человеческим жертвам. Та наука, которая культивируется в нашей стране под эгидой Института этнографии Академии наук СССР, – это монополия, обреченная на загнивание.

Если хотите, науке тоже нужен свой рынок – рынок идей. Распространение должна получать та идея, которая будет иметь спрос, которая потребуется обществу как жизненная необходимость, продиктованная насущными интересами. Тогда, и только тогда, возможно свободное соревнование умов, талантов, способностей, а серые посредственности не будут плюхаться в директорские кресла ведущих институтов и сидеть в них десятилетиями. Для народа такое положение равносильно интеллектуальному самоубийству.

Существующая этнография теоретически беспомощна, практически – бесполезна. А результаты, которыми щеголяют на конференциях и симпозиумах ученые мужи, я считаю идеологическими приписками из разряда «развитых социализмов». Например, тезис о том, что отсутствие в социалистических нациях антагонистических классов якобы ведет к установлению невиданной дотоле социальной монолитности и культурной однородности. Так пропагандируется еще одна разновидность «уравниловки», от которой ничего хорошего ждать не приходится. Утверждается также, мол, в США и других капстранах этническая ассимиляция имеет в значительной степени насильственный характер, а у нас, в СССР, она-де носит исключительно характер естественный. В интеграционные процессы вовлечены все советские народы, постепенно образующие новую общность людей, какой никогда и нигде не бывало, при этом в межэтнических отношениях главенствуют интернационалистские нормы. Где конкретно, в каких пределах несчастного Отечества? В Молдове и Прибалтике? В Закавказье и Средней Азии?