Молитва любви - Тамара Лей

– Грей…

– Гильберт, – прервала она его, – мне нужно знать о преступлениях Филиппа. Ты расскажешь мне?

Гильберт напряженно замер, разомкнув объятия.

– Ты вторгаешься туда, куда не следует, – предупредил он ледяным голосом.

– Я должна знать, – умоляла Грей, придвигаясь ближе и кладя руку Гильберту на плечо. – Я ношу под сердцем твое дитя, Гильберт Бальмейн, и ничего не знаю о тебе и так мало о своей семье. Мне просто нужно знать правду.

– А примешь ли ты правду, которую я открою тебе?

Она кивнула:

– Да, Гильберт, думаю, теперь я готова к тому, чтобы узнать и принять ее.

Встав с кровати, он подошел к очагу и остановился спиной к Грей.

– Ты знаешь, что твой брат был обручен с моей сестрой Лизанной?

– Да, отец говорил мне.

– Она обожала твоего брата, вообразила, что влюблена в него, хотя всего лишь его смазливая внешность и ее юность привели сестру к мысли, что она пребывает в таком нелепом состоянии духа. Почти пять лет назад, когда ей едва исполнилось четырнадцать, по повелению моего отца я вез ее из Пенфорка, чтобы выдать замуж за Филиппа.

Гильберт замолчал. Грей могла только догадываться о волновавших его чувствах, глядя на перекатывавшиеся под туникой мускулы.

– Происходило это во времена правления короля Стефана, когда процветало беззаконие, – продолжал он. – Я был слишком самоуверен и решил, что раз путешествие будет недолгим, то и отряд охраны можно взять небольшой. Понимаешь ли, я не рассчитал, что обременительные повозки с поклажей замедлят наше продвижение, и когда наступила ночь, нам пришлось разбить лагерь.

Он снова замолчал, подводя Грей к мысли, что с их стоянкой случилось нечто ужасное. В следующий момент Гильберт подтвердил эти предположения.

– Только мы расположились на ночлег, как были подняты по тревоге. Все мои люди оказались перебиты, а Лизанна…

Грей услышала, как он глубоко вздохнул, но ничего не сказал.

– Изнасилована? – спросила она со всей возможной деликатностью.

– Нет, хоть дело шло к тому, – ответил Гильберт с гневом в голосе. – А потом этот твой негодяй-братец отказался выполнить условия брачного договора на том основании, что Лизанна потеряла невинность.

Грей поняла, что гнев охватывает Гильберта со все большей силой, и постаралась отвлечь его от мыслей о сестре.

– А как же ты, Гильберт? – спросила она. -Тебе удалось спастись?

Он негодующе повернулся и подошел к ней.

– Думаешь, я трус? – прорычал он.

– Нет, Гильберт. Прошу, не приписывай мне слов, которых я не произносила, и мыслей, которых у меня нет. Я вовсе не помышляла об этом. Ты знаешь, я такого подумать не могла.

– Вот как? – выкрикнул он, останавливаясь в нескольких шагах от нее. – Разве прежде ты не обвиняла меня в трусости?

Обвиняла? Пришлось перебрать в памяти все их стычки, чтобы припомнить, когда она высказалась таким образом. Она со страхом вспомнила тот момент, потому что действительно наделила его этой позорной чертой во время разговора на кладбище, в то утро, когда он отправлял ее в аббатство из Медланда.

– Да, ты прав, – согласилась Грей, – и я очень сожалею, что так тогда поступила. Но в тот момент я была расстроена и сердита и всего лишь хотела причинить тебе такую же боль, какую ты причинил мне.

Гильберт не ответил.

– Подойди, сядь рядом со мной, – попросила она.

Гильберт подошел ближе, но не последовал ее приглашению.

– Я сражался с ними… кого убил, кого ранил… – он оперся о тюфяк и наклонился к ней. -И потом они оставили меня умирать… сделали калекой.

– Ты вовсе не калека, – возразила Грей. Схватив ее руку, он положил ее на бедро там, где чувствовался толстый рубец шрама.

– Калека, – повторил он повел ладонь Грей вниз.

Хотя ей пришлось опуститься на колени и ухватиться из осторожности за край постели, Грей не стала сопротивляться. Она позволила провести своей рукой по всей длине ноги Гильберта, где шрам терялся наконец в более мягкой коже.

– Нужно было сдержать так много обещаний, а мне это не удалось, – сказал он. – Я помню крик Лизанны, как будто это было только вчера. Известно ли тебе, каково жить годами с таким напоминанием о своем поражении?

Грей покачала головой, не в силах заставить себя снова взглянуть на него.

– А хочешь ли ты знать, кто приказал напасть на наш лагерь? – его голос, полный жгучей боли, скрежетом отозвался в ее углах.

Подняв голову, она посмотрела на Гильберта сквозь завесу волос, упавших на лицо. Он как животное, запертое в клетке, подумала Грей. Или как зверь, попавший в охотничью западню, – вроде бы смирившийся со своей участью, но готовый броситься на обидчика, если представится возможность. Грей положила руку на горло, стараясь унять сильное биение сердца.

– Даже не догадываешься, – насмешливо поддел ее Гильберт с жестокой усмешкой на красивом лице.

Она знала, что он хочет услышать, и не стала разочаровывать, беззвучно вымолвив:

– Филипп?

На лице Гильберта отразилось удивление.

– Что?

Грей собрала всю свою храбрость:

– Это был Филипп?

Он горько улыбнулся, еще больше испугав Грей.

– Как ты догадлива! – барон отчетливо произнес каждое слово, прежде чем помочь ей снова сесть на постель.

– Почему? – недоумевала Грей. – Зачем он сделал это?

– Тебе следовало бы больше знать о том, какая кровь течет в твоих жилах, Грей Чарвик. Лизанна не просто была недостаточно красива для него, а, главным образом, он счел недостаточно богатым ее приданое, когда представился случай жениться на богатой вдове. Так он вознамерился избавиться от моей сестры, не понеся ответственности за нарушение брачных обязательств. Он заказал для нас смерть.

Покачивая головой, Грей опустила глаза. Нельзя сказать, что она не верила Гильберту, она просто не хотела верить. Да, в ее памяти еще жили воспоминания о жестоких выходках Филиппа по отношению к ней, но то, в чем обвинял Гильберт ее брата, представляло собой такое страшное зло, какое она не могла себе вообразить.

– Так, значит, ты все-таки не готова принять правду такой, как она есть, во всей жестокости, – сделал вывод Гильберт, с презрением роняя слова.

– Я не думала, что правда окажется такой страшной, – призналась Грей, заставляя себя взглянуть на Гильберта. – Трудно согласиться с тем, что такое зло может существовать в человеческой душе. Это ужасает меня.

Ее неохотное, почти невысказанное признание правды успокоило его.

– Разве ты ничего не поняла после попытки твоего отца убить тебя?

Такого она забыть не могла. Но старый человек почти обезумел, потеряв все, что ему было дорого, – и все по вине того, кого считал ответственным за смерть горячо любимого сына. Но может ли смерть Филиппа служить оправданием злу, поселившемуся в его сердце?