Нежность волков - Стеф Пенни

Вытащив женщину, они в первый момент приняли ее за мертвую. Глаза закрыты, а изо рта льется вода. Питер Иглз наносит ей удар в грудь, и она кашляет, срыгивая реку. Она открывает глаза. Ее уже подняли на берег, сняли мокрую одежду и растерли кожу. Кто-то развел огонь. Кто-то несет одеяло. Алек плачет. Он не согласен терять и второго родителя.

Элизабет ощущает во рту вкус реки, застрявший за зубами, холодный и мертвый.

— Его там нет, — говорит она, когда перестают стучать зубы.

Джордж Каммингз растирает ей руки краем одеяла.

— Надо осмотреть большой участок; мы разнесем весь лед, пока не найдем его.

Она качает головой, все еще видя перед собой победоносно ей ухмыляющуюся бледную морду дохлого оленя.

— Его там нет.

Потом они сидят вокруг костра, жуют пеммикан и пьют чай. Обычно они рыбачат, но никто не хочет рыбачить в этой реке; никто даже не предлагает. Алек сидит рядом с Элизабет, так что она ощущает тепло его бедра.

Они разбивают лагерь в другом месте, защищенном от ветра крутыми берегами, там, где не видно следов разорения. Но воздух на удивление спокоен, и дым от костра поднимается прямо вверх, пока не исчезает в вышине.

Уильям Черное Перо говорит тихо, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Завтра на рассвете мы посмотрим вверх и вниз по реке. Все вместе мы сможем охватить большую территорию.

Все кивают. Затем говорит Питер:

— Удивительно, насколько сейчас мелкая вода. Вряд ли тело могло совсем унести. Не такое уж быстрое течение.

Джордж предостерегающе кивает в сторону Элизабет. Впрочем, она, похоже, не слушает.

— Там, где лед был сломан, появился новый, — понизив голос, говорит Кеновас. — Прежний лед не был толстым, в половину толщины нового.

Воцаряется молчание, и все погружаются в собственные мысли. Наконец Кеновас озвучивает свои:

— Я бы не вышел на тот лед, ни за что.

— Что ты несешь? — Арно, даже трезвый, агрессивен и груб.

Кеновас поворачивается к нему. Между ними давняя неприязнь.

— И я не могу себе представить, чтобы туда пошел Нипапанис. Даже такой идиот, как ты, дважды подумает.

Никто не смеется, хотя это выглядит шуткой. В том, что он говорит, есть зерно истины, а Нипапанис был великолепным охотником, самым среди них опытным.

Никто из них не говорит, но каждый думает о том, что тотемным животным Нипапаниса был олень. Он не был крещен, так что его опекал не младенец, но дух оленя. Сильный, быстрый, храбрый дух, знающий леса и равнины. Он говорил, что для него это лучше младенца. Откуда знать человеческому младенцу, давным-давно родившемуся в жаркой песчаной стране, как выжить в здешнем холоде? Кто мог его научить? Тогда Элизабет, крестившаяся с особым святым для компании, и с белой кровью, текущей в ее жилах, качала головой и выражала недовольство, если была не в духе, или дразнила его и дергала за волосы. Когда ее, уже взрослую, обратили в христианство, ей больше всего понравился святой Франциск, такой добрый и беседовавший с птицами и другими тварями. В этом он был почти как чиппева, а потому очень популярен — только у них в деревне четверо детей и двое взрослых выбрали его себе для конфирмации.

Теперь святой Франциск кажется далеким и ненужным, чужаком, неспособным понять ни эту смерть, ни ее ледяное горе. Элизабет не может избавиться от мыслей об оленьей голове. В реке она была твердо убеждена, что ее мужа там нет, вообще нигде поблизости, но, возможно, она ошибалась. Возможно, вера ее мужа всегда была правильной, и она видела его дух, вернувшийся посмеяться над ее неверием.

Ей кажется, она далеко, замороженная больше чем холодом, совсем в стороне от мужчин, от еды, от огня. Даже от снега, от тишины, от беспредельно пустого неба. Единственное, что связывает ее с этим миром, это сидящий бок о бок сын, тонкая нить человеческого тепла, которую так легко оборвать.

~~~

Температура продолжает падать. В таком холоде воздух словно сжимает тебя в тисках. Он лишает дыхания, высасывает влагу с кожи, жжет как огнем. Во дворе глубочайшая, почти осязаемая тишина, так что хруст снега под ногами кажется оглушительно громким.

Именно это будит Дональда: скрип снега под чьими-то ногами.

Весь день он провел в постели, сославшись на легкий жар, и проспал почти до вечера, подперев креслом ручку двери и в приятной дремоте встречая сумерки. В этих шагах нет ничего необычного — остался же здесь кто-то, — да только у них какой-то особенный, неровный узор, вытряхивающий Дональда из блаженного оцепенения. Он невольно прислушивается, как некто делает несколько шагов, останавливается, потом проходит еще немного. И снова останавливается. Дональд ждет — черт побери! — следующего движения. В конце концов приподнимается на локтях и выглядывает в темнеющий двор. Несколько пятен света проливается из освещенных окон, видимо, контор. Сначала он никого не видит, но это потому, что человек держится в тени; вероятно, полагает, что темная комната Дональда пуста. Наконец Дональд его видит: мужчина, облаченный в меха, с длинными темными волосами. Дональд гадает, не вернулась ли поисковая партия. Он не узнает этого человека и чуть погодя понимает, что тот не в состоянии кого-либо искать. Он воровато, с преувеличенной осторожностью озирается, словно изображая ходьбу на цыпочках в какой-нибудь пантомиме. Он чудовищно пьян. С возрастающим изумлением Дональд наблюдает, как мужчина спотыкается обо что-то во тьме и разражается беззвучными проклятьями; затем, когда никто не откликается на шум, направляется к складам и исчезает из виду. Кто-то слишком пьяный для того, чтобы пригодиться в поисках. Дональд вновь ныряет в свой кокон, натягивая одеяла до подбородка.

В форту Эдгар есть типы, пьющие месяцами и всю зиму ни на что не пригодные. Печально, когда они доходят до такого, и означает это, что срок их службы будет коротким. Пьянство — недуг прогрессирующий, и Дональда сначала поражало, что боссы Компании никак ему не противятся, давая перевозчикам неограниченный доступ к своим запасам мерзкого пойла. Когда он осторожно попытался добиться объяснений от Джейкоба, тот понурил голову: ведь именно алкоголь заставил его пырнуть Дональда ножом в живот. Насколько известно Дональду, с тех пор Джейкоб не выпил ни капли. Лишь однажды Дональд заговорил об этом с Маккинли, и тот поднял на него свои бледные глаза, преисполненные насмешливого недоумения, если не явного презрения. «Именно так устроен мир» — к этому свелись объяснения Маккинли. Все торговцы завлекают спиртным охотников и прислугу; если Компания не обеспечит поставки алкоголя, то проиграет соперникам, не столь обремененным угрызениями совести и менее считающимся с благополучием тех, кто на них работает. Поступать иначе было бы просто наивно. В таком объяснении Дональд почувствовал что-то неладное, но не решился сказать об этом.

Чуть погодя Дональд принимается обдумывать сказанное миссис Росс прошлой ночью. Несбит так же молод, как он, сравнительно недавно прибыл из Шотландии. Человек образованный и довольно воспитанный. Младший клерк, но достаточно умный, чтобы добиться в Компании большего. Такая схожесть настораживает Дональда — вернее сказать, с учетом того, что у них есть общего, начинают тревожить различия. Нервический тик Несбита, его горький смех, вопиющая ненависть к собственной жизни. Он живет в этой стране вдвое с лишним дольше Дональда и, хотя очевидно несчастен, похоже, смирился с тем, что останется здесь навсегда. Дональд содрогается, вспомнив широкое недоверчивое лицо и дерзкие речи Норы, в чьих грубых объятиях явно находит утешение Несбит. Он и раньше знал о смешанных связях — даже в форту Эдгар они были делом обычным, — но Дональду и в голову не приходило, что подобное может произойти с ним самим.

Он чувствовал, что ему предназначено жениться (каким-то образом, а детали в густом тумане) на славной белой англоязычной девушке — по сути, такой как Сюзанна, вот только он и мечтать не смел о такой красавице. Первые восемнадцать месяцев в форту Эдгар подобная перспектива стала казаться ему все более отдаленной. Но, глядя на туземных женщин, изобиловавших в форту, он по-прежнему держался подальше, даже когда его поддразнивали, указывая на ту или иную девицу, хихикающую в его присутствии. Правда, он никогда не видел таких прекрасных туземок, как Нэнси Иглз. Он до сих пор ощущает тепло ее нежной плоти, волнующую смелость ее руки — если вообще позволяет себе думать об этом. А он не позволяет. Так или иначе, трудно себе представить, чтобы Нора оказывала столь же возбуждающий эффект на Несбита. И тем не менее.

У него на столе письмо к Марии. Вчера вечером, чуть успокоившись, он подобрал скомканный лист, разгладил его и положил под стопку чистой бумаги, утяжеленную сапогами, но боится, что этого недостаточно. Наверное, в любом случае было неразумно писать ей. Возможно, невольным благом было скомкать письмо. Он ведь должен думать о Сюзанне, что и делает, силясь ухватить ее ускользающий образ, восстановить в памяти ее чистый и ясный голос.