Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

Если бы папа не хотел, он никуда бы не поехал… Мама, конечно, волновалась насчёт нас, детей. Это были трудные времена, и школы были закрыты, и церкви, вши были повсюду… И был какой-то момент в двадцать втором году, когда можно было получить визу. И не то что мама отца увезла – папа с мамой вместе решили уехать. Но никто никогда не хотел уезжать на веки вечные. Да и как папе было хотеть? Это была его стихия. Когда я сегодня приезжаю в Россию, то физически ощущаю, откуда у папы такой голос. Этот русский ветер, колокольный протяжный звон, эти бескрайние просторы… Но ему нельзя было оставаться. Луначарский же его вызвал и прямо сказал: «Федя, уезжай. Они тебя доконают и потом убьют». Папе было очень грустно без России.

…Когда я прилетела из Неаполя, а я купила огромный кусок пармского окорока, который папа очень любил, в аэропорту уже увидела в руках кого-то газету, где большими буквами было написано: «Шаляпин – умер». Дома была большая толпа народа, папа уже лежал в гробу, такой тихий, милый и красивый, только очень худой… В доме было душно и тягостно. Вся комната утопала в васильках – люди знали, что это были любимые цветы Шаляпина. Дася всё время плакала, рассказала мне о последних минутах папы, который за несколько дней всего сам понял, что уходит… Целую неделю мы разбирали массу телеграмм и писем, всё ждали из Москвы Ирину с мамой, но… Папины друзья-артисты дежурили у гроба, священники делали свои дела, было очень тягостно. Я уже плохо помню – всё как в тумане…

Мои беседы с Мариной

8–11.10.96 Г

Марина Фёдоровна была приглашена директором Музея музыкальной культуры им. Глинки Панюшкиным, и после самолёта из Рима сразу поехали в Дом Шаляпина на Новинский бульвар.

Накануне отлёта все немного заболели от перепада погоды: сначала в Риме была несносная жара, потом резко похолодало, пошли дожди с грозами, и мы все заболели, но я сказала, жива или мертва – полечу в Россию, ведь я для дочери это делаю, она никогда ещё не была в России…

Марина Фёдоровна в Петербурге, 1996 г.

Москвичи готовили конкурс «Мисс Россия», приглашали Марину, бывшую победительницу 1931 года, приехать в декабре в жюри на конкурс нынешних красавиц, который должен был проходить в Нижнем Новгороде. Она была в восторге от «папиного дома», который она помнила, когда посетила его с Марфой в октябре 1984 года – тогда он был на реставрации. А сейчас её поразили даже старинные шторы на окнах… Хвалила русских реставраторов – и она была права, разбиралась в этом на профессиональном уровне, она же обошла с юности все музеи и галереи Италии и лекции читала вип-пассажирам на лайнерах.

Мы с музейщиками встречали «Красную стрелу» на вокзале, я снимал на видео и фото, а в дороге в автобусе включал диктофон. Встречали Марину с дочерью Анджелой и её мужем Маурицио.

Я приехала в чудный родной город с дочерью и зятем, чтобы показать им места моего детства, да и сама хочу походить по родным и любимым местам.

Я не удивился её свежести и элегантности, помню ещё по своей встрече с ней в 1984 году на Пермской, когда в толпе кто-то восхищённо отзывался о её стройной фигуре, а ещё более о её одежде. Тайну сохранения молодости она объяснила просто:

Мама мне всегда говорила: «Знаешь, что надо делать, когда твоё рождение? Отнимай себе годы. Сначала отними себе один год. Тебе 20, а ты скажи, что девятнадцать. Когда исполнится тридцать, отними три года и скажи, что тебе двадцать семь. И так далее. Все будут верить, в конце концов, ты и сама уверишься в этом. Когда дойдёшь до пятидесяти, будешь уже на 10–15 лет моложе, чем ты есть». Но для меня это не подходит, ибо как же я сейчас могу говорить, что видела революцию? А мама? Ей пришлось бы рассказывать про Наполеона Бонапарта!

После революции, мне тогда было лет 6–7, я от сырости заболела туберкулёзом гланд. В нашем доме как-то сразу комфорт исчез, условия ужасные: печку не топят, отовсюду дует. Докторов никаких, аптеки закрыты. Лежу в жару, температура 40 или выше, галлюцинации начались. Я сделалась похожа на скелет. Тогда папа пошёл к Ленину и стал просить: «Не могу ли я пригласить вашего доктора осмотреть мою дочку? Она очень больна». И Ленин разрешил. Пришёл его личный врач Манухин, худой, лицо длинное, редкие белесые волосы… Осмотрел меня, послушал и сказал родителям, что жить мне осталось от силы шесть-семь месяцев. Ещё добавил, что меня надо бы побыстрее увезти от петербургского климата, а лучше всего отправить в Финляндию, в санаторий. Помню, после манухинского визита лежу на кровати. Вошли мама с папой и встали в изножье. Мама ещё ничего, держалась, а у папы на лице была написана трагедия. Я им тогда сказала: «Не делайте таких лиц! Я всё равно не умру!» Да, я была в этом уверена, знала это. Может, потому всю жизнь и курю.

* * *

В общем, папа пошёл просить-умолять, чтобы дали визу – без неё нельзя было уехать. Он приходил, а ему говорили: «Подождите ещё немного, Фёдор Иванович, виза вот-вот будет готова». Через две недели опять: «Подождите ещё немного». Так Шаляпина мучили 6 месяцев, видимо, ждали, когда я подохну. А уже и впрямь умирала. Спрашивается, на что новым властям шестилетнее дитё?! Ведь даже не мальчик, из которого можно вырастить солдата! Да кто они были такие, эти советские чиновнишки? Какая-то шантрапа! Что они показали миру? Я раньше не говорила открыто, как их ненавижу, приходилось быть осторожной: ведь моя сестра Ирина жила в Москве! Да поверьте, господа, крестьянам и мужикам до революции совсем неплохо жилось! Конечно, если всё пропивать в трактире, как, например, мой дедушка по отцу, то, ясное дело, у тебя в доме хоть шаром покати. Отец Шаляпина писарем служил в Казани, в Суконной слободе. И деньжат получал достаточно. Тогда на копейку столько всякой всячины можно было накупить!

В Италии, кстати, тоже многие прельстились коммунизмом. Легко понять, кто и почему. У нас в Риме слуга был, Петруччио, милейший человек,