Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У отца было много талантов, помимо актёрского и певческого, и он пользовался ими с удовольствием. У него была необыкновенная жизнь, в которой он сделал всё, на что был способен78.
* * *
Ленинградское телевидение в 1988 году снимало сюжет к 115-й годовщине со дня рождения артиста; ведущая напирала на долгие страдания Шаляпина, тоскующего вдали от родины, на что Марфа Фёдоровна заметила скромно:
Нет, папа не страдал, он просто слабел от своей болезни… Хотя за две недели до смерти он мог сам принимать ванну и ходить. У него был маленький чайник, он часто пил просто воду… Он был нетерпелив, так как в жизни ему всё удавалось, и маме было трудно во время его болезни. А я была весёлой, и он любил, когда я была около него. Я приехала из Ливерпуля и была с ним рядом.
* * *
Интересные воспоминания о встрече с Марфой Фёдоровной оставила замечательная народная певица Людмила Зыкина. Во время одного из концертов в Англии (в Ливерпуле) она получила из зала записку: «Вы прекрасно высказываете в песне чувства. Спасибо Вам. Марфа Хадсон-Дэвис». Людмила Зыкина не знала, что записка от дочери Шаляпина, но её переводчица ей сказала, что это Марфа Шаляпина, по мужу Дэвис, сидела на её концерте в первом ряду. Раздобыв её телефон, позвонила, поблагодарила за тёплые слова и была приглашена на следующий день в гости: «Приезжайте, буду рада вас видеть…»
Семья Марфы – дочь Наташа, муж Аллан, Марфа, сын мужа Джон. Ливерпуль, 4 февраля 1975 г.
Жила Марфа Фёдоровна на окраине Ливерпуля недалеко от реки Мерей в большом двухэтажном доме. Стройная, высокая, с живыми, несмотря на возраст, молодыми глазами и открытой девичьей улыбкой. Она гостеприимно открыла двери просторной гостиной, усадила меня в глубокое старинное кресло и потчевала всякими яствами с типично русским хлебосольством. Я, конечно, интересовалась прежде всего личностью самого Шаляпина, его последними годами жизни на чужбине.
– Что Вам сказать? Я помню отца от корней волос до кончиков пальцев русским человеком, беспредельно любившим Родину, бесконечно тосковавшим по ней. Он не уставал говорить: «Я не понимаю, почему я, русский артист, русский человек, должен жить и петь здесь, на чужой стороне? Ведь как бы тонок француз ни был, он до конца меня никогда не поймёт. Только там, в России, была моя настоящая публика». На старости лет ему страстно хотелось купить имение, такое, как в средней полосе России: чтобы речка была, в которой можно было удить ершей да окуньков, и лесок, чтобы белые грибы в нём росли, и большое поле с ромашками и васильками в колосьях хлебов… Долго ездили мы всей семьёй по Франции, да и в Германии тоже искали, но не нашли ничего, что бы соответствовало представлению отца о родной стороне.
Незадолго до смерти, за какие-то считаные дни, ему часто снились московские улицы, друзья, русские дали, дом на берегу Волги около Плёса, корзины, полные грибов. «Ты знаешь, Маша, – говорил он маме, – сегодня я опять во сне ел солёные грузди и клюкву, пил чай из самовара с душистым-предушистым вареньем. Но вот какое было варенье – не запомнил». Врачи лишили его сладкого – отец страдал диабетом, – и, возможно, поэтому, испытывая потребность в сахаре, во сне «пил чай с вареньем». Он любил сладости, предпочитая икре шоколад.
В канун кончины, как это ни покажется странным, он больше всего тосковал о днях своего детства, полного нищеты и лишений. «Я был так беден, что вымаливал деньги на покупку гроба моей матери, – вспоминал отец, – она была так ласкова ко мне и так нужна… Боже мой! Как всё это далеко! Говорят, что давние воспоминания воскресают с особой яркостью с приближением смерти… Быть может, так оно и есть…»
Кротость, смиренность были самыми характерными чертами последних дней отца. Несмотря на мучившие его боли, он находил в себе силы шутить, просил жену почаще быть рядом: «Что бы я делал без тебя, Маша?» Сколько нежности и ласки было в его голосе, сколько мягкости во взгляде внимательных серо-голубых глаз! Где-то дня за три до смерти он попробовал голос и выдал такую руладу, что все окружавшие его и знавшие, что дни сочтены, были поражены мощью и красотой звука.
В памяти остались и грандиозные похороны, которые устроил Париж отцу, и аромат надгробных венков и цветов, перемешанный со сладковатым запахом ладана, долго стоявший в опустевших комнатах нашего дома на тихой авеню Эйлау, что напротив Эйфелевой башни, и огромный стол, заваленный телеграммами и письмами со всего света. Не верилось, что не стало человека, всего за год до погребения выглядевшего здоровым, переполненным планами и надеждами. В большой гостиной нижнего этажа отец частенько подолгу засиживался с друзьями за чашкой дымящегося свежезаваренного чая или за рюмкой старого «арманьяка», обсуждая разные вопросы.
Помню, как интересно, в мельчайших подробностях, он рассказывал какому-то театральному деятелю о Ермаке, образ которого мечтал воплотить на оперной сцене. Да мало ли в его голове рождалось всевозможных идей и замыслов!79
* * *
Говоря о портрете отца работы Б. Кустодиева, который недавно передала в дар Ленинграду, Марфа Фёдоровна сказала:
Когда художник писал этот портрет, я была ребёнком. И всё же одна деталь врезалась в память: в Петрограде было трудно с красками, и их разводили. Потом картину пришлось реставрировать. А вот недавний подарок: в Москву для музея Ф. И. Шаляпина, который сейчас создаётся, из Ливерпуля было отправлено письмо И. Е. Репина Шаляпину. В нём Илья Ефимович высоко оценил талант художника Бориса Шаляпина.
Она рассказывала об отце:
О Шаляпине написано много, но более ходят всякие легенды. Я не музыкальный критик, но если скажу, что Мусоргский его любимый композитор, а самая симпатичная ему роль – Борис Годунов, то никакой тайны не открою. Зная отца столько лет, я пришла к выводу: главная черта его характера и как артиста, и как человека – это стремление к