Андрей Ярославич - Ирина Горская

Но его склонность к размышлениям воротилась к нему. И он увидел, различил коварство великой власти.

Ведь это не простая женщина была с ним, а великая правительница огромных земель. И он сознавал, что его трогает именно то, как великая правительница, разоблачившись от царских одежд, ласкает его; и как она поет ему степные песни, будто незнатная, несильная этой царской силой, а просто женщина, тешащая своего возлюбленного… Но на самом-то деле она не была — просто!.. «А была бы — тогда было бы мне так сладко и утешно с ней?»

Она хорошо пела, протяжно, певуче. Обхватывала руками колени и чуть раскачивалась взад и вперед…

«…едет, поскрипывая, повозка. Лошади фыркают. Плачут, цепляясь за одежду воина, родители и дети его, не хотят отпускать. Желтые тучи наползают на величавые городские стены. С шумом слетаются вороны. Жена воина в парчовом уборе ткет полотно. Услышит она воронье карканье, уберет на закате свое полотно, ляжет в постель и, догадавшись, что муж погиб, заплачет, как дождь, изойдет слезами…»

И, отдыхая от плотского соединения, она рассказывала ему, будто он был маленький мальчик любимый, рассказывала сказки. И одна сказка особо глянулась ему — о драконе, затаившемся в неприступной крепости. Каждое семилетье добирается до крепости этой один из самых сильных богатырей и убивает дракона. И едва взглянет на сокровищницу крепости, соблазняется богатством и сам превращается в дракона. И через семь лет погибает. Но если отыщется богатырь, который не соблазнится богатством и возьмет из сокровищницы одну лишь малую пастушью дудку, власть дракона развеется дымом и никогда больше не будет на свете дракона… Эта сказка наводила на Андрея трогательное и возвышенное настроение…

И тогда она говорила о себе, что она знает: власть ее — не надолго, нет у нее сил иметь долгую власть, но все равно ведь она властвовала и была великой правительницей!..

Теперь Андрей научился думать при ней. Она лежала рядом с ним, он ощущал ее тело и чувствовал ее дыхание. Но он знал: она не проникнет своими мыслями в его мысли…

Он думал о великой державе, в которой непременно есть некое сердце, сердцевина. Сейчас Орда всем кажет образ, образец единения. И справедливого единения быть не может! А может быть — только силой мощного послушливого войска и правителя обоготворенного… Все поникнут перед этой силой… А сейчас все правители подвластных Орде земель словно бы в учении у ханов. И если русские князья в учении этом обгонят всех других, то низвергнут Орду и сами сложат страшное сердце великой державы… Заря… Новая ночь…

«Но я не хочу, не хочу!.. А чего же я хочу?»

Александра не допускали к Андрею. Впрочем, нет, неверно было бы так сказать. Александр понял, что, если попросится увидеть брата, не допустят. И молчал, не просился. Был в тайном глухом раздражении. Заметил, что от этого раздражения усиливается плотское желание. Встречи с Пакеттой помогали. Но все же он насторожился и встревожился. Прежде сдержанность давалась ему легко. Неужели он теряет силы?..

Порою Александр мысленно бранил себя самыми грубыми, непристойными словами. Как мог он оказаться таким слепым? Как мог не понять предупреждение старого летописца? И еще ведь предусматривал, представлял себе и такие отношения с ханшей, но для себя, не для Андрея!.. А какую игру Сартак затеял с ханшей? Поди разберись! Но этакий подарок он ей сделал неспроста! Это должно плохо кончиться для нее… Когда?.. И что делать Александру, что предпринять?.. Или покамест просто наблюдать ходы Сартака и показывать вид восхищения?.. А решение о делании, точное и верное решение, оно само придет, когда будет нужно ему прийти…

Запускал пальцы — крюками, вцеплялся до боли в свою темную густую молодую бородку… Но стыд, но позор, но унижение, унижение!..

Огул-Гаймиш начала устраивать празднества. Андрея сажала рядом с собой на возвышении, крытом ковром золоченым. Все могли видеть и понимать, что празднества и почести — для него, для этого круглолицего светлоглазого мальчика из этих дальних земель… Но для Каракорума и Сарая ничего дальнего нет. ВСЕ может принадлежать им!..

Тогда Александр увидел Андрея. Будто впервые. Растерянного, будто замершего, обмершего в этой растерянности… Конечно, Андрей был невинен, это им сыграли. Может, и нельзя было в него дуть, как в дудку или в трубу сигнальную, но двигать, как фигуру в игре на доске, оказалось возможно. И он не воспротивился. Конечно же не строил никаких козней против брата… Но ведь не воспротивился!.. И хотелось наказать его, невинного, так сохраняющего свою невинность… отомстить, наказать мучительно, унизительно… И пусть наказать Андрея — это наказать себя, Александр уже теряет терпение. И если этого добивается Сартак, он добьется!.. Но конечная победа, пусть ценою смерти Андрея и мучений Александра, конечная победа будет… она будет… Заря… Новая ночь…

Все эти празднества были — на кожаных подушках перед этими столиками низкими — ноги скрещенные… Розовоцветные кусты большого сада и плещущие его родники… Своды красной каменной палаты… Грохотанье бубнов, завывание труб и пение славутное многоголосое… Бесчисленные чаши с вином и сладким кобыльим молоком квашеным… Блюда, заваленные яркими цветными плодами привезенными… Груды, горы темные зажаренной крепко баранины и конины… Густой терпкий сладкий дух благовоний… Факелы…

Но Чика на тяжелый дух, видать, не жалился. И сидел в своей одежде, в лазоревой рубахе, никаких новых роскошных нарядов не было на нем… Будто окружившей его роскошью — принимая — пренебрегал… Неужто понял? Что? Что понял? Что мог понять?..

Александр смотрел… Как все — кроме него и франкских, италийских людей — накидывались на поданное мясо — хватали, рвали руками — игра — кто скорее, кто сильнее… В становище летнем ханском он играл в такую игру… Андрей брал помалу… Ханша вступала торжественно. Платье переливалось, будто огнями. Покрывало спускалось за плечи — от навершья короны до пят… Обнимала Андрея за плечи, за шею, не таясь… Подносила к его губам, к самым губам его, чашу золотую с темным крепким вином, от которого козьим мехом несло, и крепостью плодовой, и смолой… Он отстранял ее руку, брал чашу из ее пальцев и пил… На лице его являлось выражение лихости… Пожалуй, прежний Андрей не глядел с такою лихостью и не был так свободен в своих движениях… Она понуждала его пить еще и сама пила. И всякий раз, когда он уступал ей и пил еще, она смеялась и била в ладони, как маленькая девочка…

Тихий Александр сидел вместе с франкскими и италийскими послами. Она посмотрела и спросила громко:

— Почему вы не пьете? — и насупилась детски — обиженная девочка из кочевья. — Надо пить!..

И тогда Андрей сказал негромко, но отчетливо:

— Я не хочу, чтобы ты их принуждала…

И она посмотрела на него, как девочка, которую утешили, и не принуждала их более…

Андрей поднялся со своего места высокого и пошел… К Александру?.. Нет… Сел подле франкского посла и велел толмачу переводить свои слова. Александру не говорил ничего… Стал говорить послу… Был в опьянении, но говорил хорошо, складно, легко… Говорил, что любой человек, даже самый низкородный, может в духовном мире сделаться значимым, добиться… как святой Андрей Константинопольский, ведь он рабом был, а сподобился Божественных видений… «А мученичество деда моего, Андрея Боголюбского, искупило его мирские грехи и явилось ему наградой…»

Андрэ Лонжюмо слушал внимательно, для того чтобы после записать…

— Прав я? — Андрей произнес это скорее утвердительно, нежели вопросительно. Он сказал это Александру, обращаясь к нему так, будто ничего и не случилось, и не расставались они…

— Прав, — повторил Александр и заставил себя улыбнуться. Но Андрей, увлеченный своею речью, не ответил ему улыбкой и снова обратился к своему слушателю…

Александр подумал, что самое неодолимое в Андрее, самое то, делающее брата непонятным и даже опасным, — то, что он как будто и не извлекает никаких уроков из мирской жизни, не научается простым козням…

Теперь видел Андрея даже и почасту — на пирах. Но поговорить не довелось. И после Андрей уходил… во внутренние покои… к ней… И никто ведь его не гнал… Александр думал с досадой, что Андрей мог бы улучить время и поговорить с ним… А, впрочем, зачем? Что бы это дало? И без того ясно: никаких козней Андрей не строит, не может… И кто знает, не на этом ли свойстве Андреевой основал свою игру Сартак…

Уже несколько раз Огул-Гаймиш устраивала для своего возлюбленного его любимую охоту — степную верховую гоньбу за лисицами и волками. После каждой охоты — шумный обильный пир. И казалось, конца этому не будет… Александра уже одолевало нетерпеливое желание уехать отсюда… Вернуться к Сартаку… оставить Андрея здесь… И вдруг откровенно говорил себе: и пусть его прикончат вместе с ней… А ясно было, что ее прикончат, недолго она поиграет… Но Александру нельзя было уезжать; он понимал, что пока надо просто доиграть затеянную Сартаком игру; доиграть, как задумал Сартак… В конце концов она должна принять решение, объявить это свое решение и отпустить их… И если она решит оставить при себе Андрея… Если она глупа настолько… Если Андрей настолько глуп и готов здесь пропасть в самом скорейшем времени… от ножа, от яда, от пальцев беспощадных, стиснутых на горле… Но она не настолько глупа, чтобы потерять так скоро все, чего добилась… Все равно потеряет… Но оставить при себе Андрея — значит потерять скоро… Нет, не настолько глупа…