Иствикские вдовы - Джон Апдайк

— Интересно, как люди танцевали под это? — поинтересовался Кристофер.

— Они линдили[58], они джиттербагили[59], — сказала Сьюки. — Хотите покажу?

— Нет, благодарю.

Но вот другой диск («А теперь, друзья, для смены ритма — медово-спокойный свинг, который возглавлял список наиболее популярных пластинок в 1940 году, великая композиция Гленна Миллера „В настроении“!») был поставлен на проигрыватель где-то за двадцать миль, на границе с Коннектикутом, и благодаря чуду электромагнитных волн музыка неудержимо полилась с треском из маленького коричневого радиоприемника в Иствике. Сьюки стояла возле клетчатого кресла с пологой спинкой, на котором, делая вид, что не замечает ее, развалился гейбриеловский отпрыск.

— Вот так, — сказала она, перенося свой вес с одной ноги на другую. — Смотрите на меня. Шаг в сторону левой ногой, раз-два, затем приставить правую ногу, три-четыре, на носочки, на каблуки, теперь заводим левую ногу за правую, быстро, и назад правой ногой, а теперь все сначала. Слушайте музыку! Прочувствуйте ее! Слышите эти тромбоны? В настроении! Ду-ди-да-ду! В настроении! Ду-ди-дада! — Сьюки раскачивалась и щелкала пальцами перед несуществующим партнером. Испытывая неловкость за нее, Кристофер наконец, словно подхваченный невидимой магнетической силой, встал, позволил ей взять себя за одну руку, другую положил ей на спину, как в фокстроте. — Да, — сказала она, когда он начал скованно имитировать ее движения. — Не бойтесь наступить мне на ногу, я этого не допущу. Когда я чуть сожму вам руку, оттолкните меня, а потом снова прижмите к себе. Помните: два такта на одной ноге, потом быстрый шаг левой назад. Чудесно! Вы схватили суть!

Александра онемела от такой чрезмерной естественности, от зрелища неповоротливого мужчины, плененного оживленной, гибкой пожилой женщиной. Сьюки переживала лучшие моменты былых времен, покрываясь испариной в комнате с низким потолком; она вела Кристофера, не то чтобы совсем против его воли, в королевство, полное опасностей, на том самом месте винного ковра, где Джейн получила на свою мольбу к Богине, в чем бы эта мольба ни заключалась, кровавый ответ.

Музыка кончилась. «Итак, вы слышали это, друзья, — произнес серьезный старческий голос. — „В настроении“ с его фантастическим финалом. Изначально этот двенадцатитактный блюз был сочинен Джо Гарландом и Энди Разафом. Основная мелодия впервые прозвучала под названием „Негритянский бумажный стомп“[60] в исполнении трубача и руководителя джаз-банда Манона „Уинги“. Легенда гласит, что после того, как запись Миллера стала хитом, от Манона откупились, чтобы он не подавал в суд. Рок-музыкант Джерри Ли Льюис позднее сделал версию для малого джаз-банда, а те из вас, кому медведь на ухо не наступил, наверняка различают несколько фраз из вступления в коде битловской „Все, что тебе нужно, — это любовь“». Этот диск-жокей не любитель, решила Александра, чем дальше, тем больше он представлялся ей профессором. «А теперь еще один сентиментальный подарок, — пророкотал он, — пластинка, которая вызовет слезы на и без того слезящихся глазах тех из нас, кто перевалил за определенный возрастной рубеж. Бани Бериган, который играл и в оркестре Миллера, и у Пола Уитмена, и в „Дорсиз“, и у Бенни Гудмана, и руководил собственным не долго просуществовавшим оркестром; он же Роланд Бернард Бериган, родившийся в Хилберте, Висконсин, и умерший в возрасте тридцати трех лет в Нью-Йорке от цирроза печени, одаривший нас как своим превосходным вокалом, так и своей изобилующей перепадами настроения, заикающейся игрой на трубе, музыкант, визитной карточкой которого стало исполнение записанной в 1937 году композиции „Я не могу начать“ великого Вернона Дьюка на слова Айры Гершвина. Слушайте же все!»

Песня начиналась в томном темпе, под который танцевать можно было лишь медленный танец, тесно прижимаясь друг к другу.

— Хватит, — решила Сьюки после тщетных попыток заставить Кристофера сделать несколько парных шагов. Они разошлись, оба раскрасневшиеся и вспотевшие. На «метсовской» футболке Кристофера темнели потные пятна — одно на груди и два, в форме крыльев, на спине, там, где ткань соприкасалась с лопатками.

Слегка задыхающаяся Сьюки, исходя из их новых отношений, попросила:

— Расскажите нам о Нью-Йорке. Как вы думаете, мне понравилось бы там жить?

— Нет, — ответил он. — То, как там дерут теперь за аренду квартиры, не влезает ни в какие ворота.

— Муж оставил меня не бедной. А этот город всегда был дорогим.

— Теперь он стал еще хуже. Арабы. Все богатые арабы и латиноамериканцы покупают квартиры на тот случай, если их страны взорвутся. Соединенные Штаты стали для всех аварийным люком.

Александра вклинилась в их тет-а-тет, обратившись к Кристоферу:

— Кажется, Грета Нефф хотела, чтобы вы вернулись через два часа? Вы можете еще успеть, учитывая то, что дорога на дамбе высохла.

— Ох, Лекса, — укоризненно произнесла Сьюки, — Кристофер рассказывает очень интересно. Мы начинаем ему нравиться. — Она налила красного вина из стеклянной бутыли в его стакан из-под скотча и выключила радиоприемник, который продолжал шелестеть бессмертным джазом. Красные цифры показывали 8.47, когда он наконец отбыл. Свои «благодарю вас» и «прощайте» он произнес глубоким, исполненным достоинства голосом истинного джентльмена, но взгляд бледно-голубых глаз был взглядом сбитого с толку захмелевшего юноши.

— Не думаю, что он что-то нам рассказал, — с упреком заметила Александра, когда его машина прохрустела гравием у них под окнами. — Вы с ним, похоже, получили удовольствие друг от друга, но для меня вечер прошел практически впустую. В какой-то мерзкий момент в середине вечера мне пришло в голову, что единственное, чего он желает, — это чтобы я умерла, а ты при этом давала ему уроки джиттербага и сливала остатки Джейниного виски.

— Ему это было необходимо, его гомосексуальное театральное окружение сделало его зажатым. Все они несбыточно мечтают о том, чтобы стать богатыми и знаменитыми, а сами живут впроголодь в квартирах без горячей воды, бедняжки.

— Бедняжки? Он приехал сюда, чтобы накачать нас электронами.

— Или он так думает. Не уверена, что у него было еще что-то существенное нам сообщить. Он, как попугай, повторяет мысли Даррила, не очень-то их понимая.

— Если они вообще поддаются пониманию. Сомневаюсь, что я и тебя продолжаю понимать. Слишком уж ты увлеклась этим маленьким монстром.

— Он не такой уж маленький.

— В моем представлении — маленький. Ребенок-братец, которого Даррил похитил. А теперь он вернулся, чтобы убить нас, как какой-нибудь старшеклассник, который решил, что было бы забавно устроить свой «Колумбайн»[61].

— Нас? Меня тоже?

— Почему бы и нет? Ты тоже там была. Нас было трое. И ты тоже злилась на Дженни.

Сьюки надула губы и, состроив обворожительно-недовольную гримасу, задумалась.

— Все это было так давно, трудно поверить, что мы действительно это сделали.

— Наверное, так же думают и священники-педерасты, когда церковь привлекают к ответственности за разложение. Но их все равно тащат в суд. Справедливость торжествует. Сьюки, скажу тебе откровенно: в глубине души мне страшно.

— Не бойся, Великолепная. Мы все еще обладаем магической силой, не так ли?

Александра опустила взгляд на свои руки. Они напоминали двух жирных ящериц. Тыльная сторона ладоней загрубела и покрылась веснушками от вечного солнца — сказались дни, проведенные на пляже, дни, проведенные в огороде, верховые прогулки по пустыне или по горным фермам, когда руки держат уздечку, открытые солнцу… Ногти потрескались от сухости; артрит скрутил суставы, поэтому узловатые пальцы смотрят в разные стороны. Это были руки какого-то другого человека — человека, с которым ей не будет жаль расстаться.

— Ты — может быть, — ответила она. — Моя же магическая сила, боюсь, иссякла. Меня тошнит даже при мысли о том, чтобы сотворить заклятие.

— Мама, ты похудела! Что-нибудь случилось?

— Разве похудевшей я выгляжу не лучше? — сказала Александра и поняла, что говорить этого не следовало. Ее болезненный вид отразился в испуганном выражении лица дочери. «Мы похожи, — пришло ей в голову, — одинаково склонны к полноте, и лица слишком широкие, чтобы быть красивыми. У Марси даже есть такая же расщелинка на кончике носа, хотя менее явная…» От отца ребенок унаследовал неуверенность в себе — Освальд Споффорд всегда трогательно стремился быть принятым в круг, стать одной из безупречных овец в отаре. Большинство людей, пыталась она ему втолковать, не стоят того, чтобы стремиться в их круг. Лучше показать им свое презрение прежде, чем они покажут свое презрение к тебе. Быть волком среди волков.