Искушение святой троицы - Вячеслав Касьянов

Эта мысль в долю секунды пронеслась у него в голове, и не успел он предаться новому приступу отчаяния, как автобус тронулся с места и Слава увидел, что он уже не стоит на задней площадке, а сидит в кресле рядом со своим страшным провожатым и смотрит в заднее окно автобуса на медленно уплывающую вдаль черную полоску шоссе.

Он увидел, что там, где шоссе, утончившись до черной нитки, касалось горизонта, поднималось солнце — большое, красно-рыжее, с четко очерченной окружностью и почему-то совсем не яркое. Оно как будто было нарисовано на небе циркулем, и получившийся кружок затем закрашен красной краской; Слава мог так же безопасно смотреть на него, как тот старый художник, который научился рассматривать солнце сквозь дырочку, сделанную в листе бумаги.

Несколько минут солнце висело над землей, а затем исчезло за неизвестно откуда взявшимися серыми облаками, которые пеленой окутали весь небосвод. Облака были похожи на туман, поднявшийся в небо и неравномерно распластавшийся по нему: кое-где он был гуще, сине-серого оттенка, а где-то совсем бледен, и через тоненькую туманную пленку просвечивали слабые солнечные лучи.

Автобус ехал довольно тихо, но периодически дрожание корпуса передавалось на сиденье, которое начинало вибрировать так сильно, что у Славы клацали зубы. В салоне неприятно пахло не то бензином, не то пластмассой, не то кожзаменителем. Справа от Славы проплывало большое заснеженное поле, похожее на то, в которое он свалился. Слева тянулся ряд одинаковых пятиэтажных домов, скрытый за голыми березками. Вдруг ряд оборвался, открыв поворот; пустынная улица, напоминавшая ту, по которой они ехали, отходила от шоссе и исчезала в тумане. Автобус пропустил поворот и поехал дальше.

Слава повернулся, чтобы посмотреть в направлении движения. Он увидел стеклянную перегородку, за которой должен был находиться водитель, но она была завешена постером какой-то неизвестной группы, и водителя за ней не было видно.

Он проделал это движение машинально, не осознавая, что делает, и даже не испытывая большого желания узнать, кем же управлялся странный автобус; просто ему было неловко и неуютно сидеть рядом с молчаливым мужчиной, и он хотел занять себя хотя бы коротким движением. Несколько секунд он глядел на невидимого водителя, не зная, чем бы еще заняться, а, когда повернулся назад, увидел, что автобус выехал из города и мчится по бетонному полю, выложенному огромными прямоугольными плитами, между которыми проходили едва заметные, тоненькие, как ниточки, стыки. Когда колеса автобуса проезжали по стыкам, что происходило каждые несколько секунд, были слышны мягкие глухие удары, от которых он почти не сотрясался, потому что мчался на большой скорости.

Слава увидел, как город — невзрачные серые дома, облетевшие деревья, снежное поле — стремительно удаляется от них, оборвавшись совершенно внезапно, словно у него была какая-то строгая, четко очерченная граница, как у огороженной защитной стеной крепости, стоящей посреди пустыни. Теперь вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось бесконечное бетонное поле, сверху, наверное, похожее на шахматную доску, которую разлиновали, но забыли выкрасить в два цвета.

Перемена изумила Славу. Он собирался было, наконец, спросить у своего спутника о том, как же называется таинственный город, в котором они оказались, и почему в нем нет ни одного жителя, и что это за автобус, и многое другое; эти вопросы почему-то вылетели у него из головы, как только он услышал про замок — видимо, замок безотчетно занимал его мысли, вытеснив из головы все остальное. Сейчас он хотел задать свои вопросы просто от нечего делать и чтобы избавиться от мучившей его тревоги, которая одолевала его тем сильнее, чем дольше его спутник хранил бесстрастное молчание. Но удивительное поле заставило Славу на время забыть даже о замке. Он вдруг понял, что уже давно пребывает в странном сумеречном состоянии, по ощущениям почти неотличимом от обычного бодрствования, но, находясь в котором, начинаешь обращать пристальное внимание на всю окружающую обстановку, потому что она становится немного необычной, хотя на первый взгляд и выглядит совершенно естественно; но чем пристальнее ее рассматриваешь, тем более странной она предстает взору, пока не понимаешь, что она и в самом деле странна, и тогда оказывается, что ты уже давно пребываешь на опасной границе между своим собственным городом и чужим, переходить которую не стóит.

Слава повернулся к своему соседу и увидел, что у того немного изменилось лицо: оно как будто постарело и покрылось морщинами; подбородок немного выпятился, и черты стали похожи на лик какого-то индейского вождя. Фигура выпрямилась, стала контрастней, и Славе показалось, что она покрылась мельчайшей сеткой пикселей, превратившись в объект невероятного разрешения и объемности, еще более материальный, чем раньше, но, вместе с тем, какой-то ненастоящий: Слава подумал почему-то, что, если он дотронется до мужчины рукой, то рука свободно пройдет сквозь него, как сквозь пустоту.

Он, однако, устрашился это делать и, повернувшись к противоположному окну, стал глядеть на несущуюся мимо бетонную равнину, чтобы отвлечься от всепоглощающего чувства странности происходящего, которое уже захватывало его с головой и грозило поглотить совсем. Что значит 'поглотить совсем', он не знал, но понимал, что это будет что-то страшное, и даже когда окружающая фантасмагория его совсем 'поглотит', его ужас на этом не окончится, а только примет какую-то иную форму. Автобус мчался теперь так быстро, что удары колес о швы между плитами слились в монотонное вибрирование, а сами плиты в окне превратились в статичную картинку, и эта картинка уже не уносилась назад со скоростью автобуса, а как будто совсем остановилась, как лопасти пропеллера, разогнавшегося до максимальных оборотов. Дурацкий запах в салоне при этом не пропал, а еще более усилился, и бензиново-пластмассовый аромат вкупе с огромной скоростью движения стал вызывать в Славе тошноту.

Они мчались уже целую вечность. Из-за огромной скорости, на которую, казалось, такой автобус не был способен, и из-за которой вся окружающая картинка слилась в статичный пейзаж, Слава стал представлять себе, что они вовсе никуда не едут, а стоят на месте, и что вся скорость движения ушла в монотонный и потому уже почти не заметный вибрирующий гул. Бетонное поле, окружавшее желтый автобус, никуда не двигалось, но изменялось теперь лишь посредством молекулярных перемещений, совершавшихся неизменно, хаотично и незаметно для человеческого глаза. В какой-то момент Славе даже почудилось, что поле осталось далеко внизу, а автобус несется по небу, как самолет. Все эти поочередно возникающие в его сознании картины убедили его в том, что он уже порядочно ушел в себя, и его внутренние метаморфозы теперь приняли такой характер, что было невозможно объяснить, являлись ли они защитной реакцией на то, что происходило вокруг, или же сами были следствием происходящего.