Тревога - Борис Георгиевич Самсонов

оставленным в далеком степном городке. Что неумолимая логика следствия привела его сюда, к этому дому, в многолюдном городе на Урале, и что, опоздай он на несколько минут, не нашел бы того, кого так долго и терпеливо искал.

Мысли арестованного лихорадочно прыгали от одного события к другому. В сознании снова и снова вставали дни, проведенные им в Мариинке. «Кто из свидетелей может подтвердить? Разве кто знал меня по фамилии? Местные жители? Так все они убиты, а мертвые говорить не могут! А тот казак, что сбежал из сотни?»

И Шайтанов вспомнил свои слова, сказанные на Куяне во время пирушки: «Если в борьбе с красными адмиралу Колчаку суждено потерпеть поражение, то начало ему положено нашей победой в Мариинке. Мы ее рушим, жжем, убиваем жителей, а она живет».

Из кучи трупов, на площади возле церкви, выбирались раненые. Жуткое зрелище отвлекло внимание офицеров от слов сотника, во хмелю сболтнувшего опасную фразу. Пожилой крепыш с отсеченной ладонью (то был Савелий Савченко) выбрался из-под груды тел наружу. В кровавых лохмотьях, покачиваясь, прикрыл обрубок руки куском разодранной рубахи и, шатаясь, побрел к своей хате. Шайтанов прицелился в него, но выстрелить ему помешал тот самый казак, что отказался стрелять в Геращенко. Он выхватил клинок и мгновенно оказался перед сотником.

— А ну, выходи на круг, померяемся силой!

Захмелевшие каратели не обращали внимания на дерзкую выходку казака, и он, бравируя своей силой и удалью, куражился перед оторопевшим сотником, из руки которого ударом плети выбил пистолет. Шашку Шайтанов снял перед пиршеством и оставил притороченной к седлу своего коня.

— Что, сдрейфил, Черный Гусар? — презрительно расхохотался казак. — Но я — не ты, убивать безоружного совесть казацкая не позволяет. А у тебя какая совесть, коль баб расстреливаешь и младенцев губишь? Не казацкое и не солдатское это дело, сотник. В той крови, что ты пролил, захлебнешься сам. Всех не перебьешь, народ везде поднимается против таких, как ты, и твоя озверелая банда. Сила народная сметет вас, палачей, в преисподнюю, откуда вы никогда не вернетесь…

С ожесточением сунув шашку в ножны, казак проворно скрылся за склоном бугра.

Эти видения прошлого мелькнули перед глазами Шайтанова, когда чекист задал ему вопрос:

— Вы возглавляли карательные операции в Атбасарском уезде. Вы понимали, что идете против народа?

— Это народ шел против, другого выбора у нас не было.

— Вы раскаиваетесь в совершенных преступлениях?

— Рассуждаю…

— Здесь не дискуссионный клуб, — сухо процедил Монин, — следствие интересует, в частности, где вы были 20 июня 1919 года?

— Я уже отвечал, что был вызван в Петропавловск, — ответил Шайтанов, лихорадочно соображая, почему чекиста интересует именно это число — 20 июня? Уже потому, что он спрашивает об этом не первый раз, сотник догадывался, что в этот день была совершена какая-то крупная акция.

— По вашему указанию Рекин на дверях тюрьмы и зингеровского склада, где содержались арестованные, вывешивал списки тех, кто подлежал расстрелу?

— Это выдумка Рекина, — небрежно бросил Шайтанов. Стараясь изо всех сил выгородить себя, он вспомнил, что в одном из списков была фамилия Майкутова, вожака степняков. Вместе с прибывшим тогда в Атбасар сотником Захаровым Шайтанов под усиленным конвоем казаков вел на расстрел Майкутова и его соратников, и потом долго все они дивились силе и бесстрашию «киргизского атамана» и его единомышленников, мужественно принявших мученическую смерть. «Вот к чему подкапывается чекист… но кто мог стукнуть на меня? Не Федор же Рекин! Ведь он давным-давно удрал из Екатеринбурга и затерялся где-то в Татарии. За вождя степняков мне болтаться на перекладине, а какие есть доказательства, что я пустил его в расход?»

Он не допускал мысли, что кто-то из казаков, тогда назначенных им для казни, через столько лет мог уличить его, ибо никто из них не знал даже фамилий расстрелянных. Самоуверенный сотник не подозревал, какие неопровержимые улики оставил он после себя в Атбасаре, откуда бесследно исчез после той казни.

— Итак, вы утверждаете, что 20 июня были в Петропавловске? — повторил вопрос следователь.

— Да.

— Тогда ознакомьтесь вот с этим. — Монин достал лист бумаги и положил перед Шайтановым. Вверху машинописным шрифтом было напечатано: «ПРИКАЗ». Ниже шла строка, от которой сотник содрогнулся. Этот документ свидетельствовал, что армия Колчака, несомненно, представляющая реальную и опасную угрозу, начинала разваливаться, что население враждебно относилось к белогвардейским погромщикам.

«Из поступавших ко мне донесений, — констатировал адмирал Колчак, — видно, что на фронте в последнее время имели место случаи: 1) добровольной сдачи в плен молодых солдат из числа мобилизованных и перехода к противнику до боя; во время боев замечались… враждебные действия со стороны населения».

Колчак этим документом, распространенным по его требованию среди населения, в сотнях, батальонах, ротах и командах высек самого себя и свою власть, которую он без жестоких карательных мер удержать не мог, и потому повелел расстреливать без суда всех, «добровольно служащих на стороне красных».

Но Монина в данный момент интересовало не само содержание этого весьма любопытного документа, а дата и подпись Шайтанова на нем.

— Вы расписывались? Полагаю, вам понятно, что отпираться бессмысленно. Ваша подпись на приказе и на протоколе допроса одинакова. Вы утверждаете, что до 20 июня выбыли из Атбасара в Петропавловск. Допустим. Как же оказалась ваша подпись на приказе по Атбасарскому гарнизону датированным 25 июня?

Вместо ответа на вопрос, поставивший его в затруднительное, если не безвыходное положение, Шайтанов злобно спросил:

— Где взяли этот документ?

— Вопросы задаю я, ваше дело — отвечать, — жестко оборвал его чекист. — Но, коль спросили, скажу — земская управа вручила.

— Сволочи! — не сдержался Шайтанов.

— Вы так легко поверили? — усмехнулся Монин. Подследственный смутился собственной оплошности.

— Впрочем, — продолжал Монин, — в городе по вашему распоряжению приказ был расклеен в шести местах, в том числе на дверях помещения земской управы. Ее служащие перед тем, как убраться из города перед вступлением Красной Армии, аккуратно уложенный и опечатанный архив вместе с этим приказом передали на хранение молодому человеку, с которым вы так же знакомы, как и со мной. Его фамилия Тарчевский, он имел с вами беседу.

— Они отдали все свои документы и мой приказ чекисту? О, бумажные крысы! — схватившись за голову, сотник картинно захохотал, пытаясь неестественным смехом скрыть охватившее его отчаяние.

— Подпись подделана! — сделал Шайтанов последнюю попытку увильнуть.

— Вот оригинал приказа. — Монин достал и разложил смятую бумагу. Первые строки написаны вашей рукой, дальше текст напечатан по документу Колчака.

Шайтанов сник, лихорадочно соображая, какой еще сюрприз преподнесет ему чекист, а Монин в эту минуту тепло подумал о Тарчевском, который, как только белые оставили