Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это мясо прямо-таки исходило кровью.
Справа и слева от сцены по-прежнему рвались снаряды.
Я, недолго думая, дал оттуда деру и еще как был счастлив, что у меня такой удачный предлог умотать. Я даже чего-то напевал, хотя качался, как после хорошей гребли, когда ноги становятся какие-то не свои. «Один снаряд! Быстро же все улаживается одним-единственным снарядом, – шептал я про себя и знай твердил: – Ну и ну! Ну и ну!»
В конце дороги больше никого не было, немцы ушли. Однако я с одного раза усек, что двигаться можно только под тенью деревьев. Я торопился в лагерь: мне не терпелось узнать, есть ли еще в полку убитые во время рекогносцировки. И еще я повторял: «Наверно, наши уже доперли, как половчее в плен угодить». Там и сям за клочья земли цеплялись клочья едкого дыма. «Может, они все уже мертвы?» – спрашивал я себя. Раз они ничего не желают понимать, было бы выгодней и практичней, чтобы их всех поскорей перебило. Тогда бы все разом и кончилось».
Такая вот фронтовая солидарность.
«Удирая, я заметил, что у меня кровоточит рука, только слабовато. Слишком легкое ранение, пустая царапина. Начинай теперь все сначала».
«Когда ты лишен воображения, умереть – невелика штука; когда оно у тебя есть, смерть – это уже лишнее».
«Я, конечно, был не больно умен, но оказался достаточно практичен, чтобы стать законченным трусом».
Но вот он встречает еще большего храбреца.
«Рванул я, значит, вдоль леска и, представляешь себе, напарываюсь на нашего капитана. Стоит он, прижавшись к дереву – зацепило его крепко: копыта откидывать собирается. Вцепился себе в ногу обеими руками и плюется. Кровища отовсюду хлещет, глаза на лоб лезут. Рядом никого. Ну, думаю, спекся. «Мама! Мама!» – хнычет он, подыхая, и кровью ссыт.
«Кончай! – говорю я ему. – Насрать на тебя твоей маме». Так просто сказал, мимоходом, все равно что сплюнул. Представляешь, как этой сволочи кисло стало! Что, старина? Не часто ведь капитану правду в глаза сказать удается. Грех таким случаем не попользоваться».
Послушать Селина, так патриотизм и жертвенность пылают исключительно в тылу. Вот его герой завязывает роман с восторженной американкой.
«– Но нельзя же отказаться от войны, Фердинан. Только сумасшедшие и трусы отказываются от войны, когда отечество в опасности.
– Тогда да здравствуют сумасшедшие и трусы! Вернее, да выживут сумасшедшие и трусы. Помните вы, к примеру, как звали хоть одного солдата, убитого во время Столетней войны, Лола? Хотелось ли вам когда-нибудь узнать хоть одно такое имя? Ведь нет? Никогда не хотелось? Они для вас так же безымянны, безразличны, чужды, как последний атом вот этого пресс-папье перед вами, как ваши утренние экскременты. Выходит, они умерли зазря, Лола. Совершенно зазря, кретины они эдакие! Уверяю вас, это уже доказано. Значение имеет одно – жизнь».
Но вот Эрнст Юнгер, «В стальных грозах» без всякого пафоса изображающий войну ничуть не менее ужасной, так же просто рассказывает о том, как его привезли в тыл после ранения.
«Поезд привез нас в Гейдельберг.
При виде обрамленных цветущими вишневыми деревьями берегов Неккара меня охватило необычайно сильное чувство родины. До чего же хороша была эта страна, поистине достойная того, чтобы проливать за нее кровь и жертвовать жизнью. Я еще никогда так сильно не ощущал ее очарования. Благие и строгие мысли пришли мне на ум, и я впервые начал догадываться, что эта война была чем-то большим, чем просто великой авантюрой».
Однако тиражи Юнгера были несопоставимы с тиражами Ремарка и Селина. Который со временем решил защищать уже всю белую расу целиком, в результате чего к концу войны ему пришлось драпать вместе с прочими «коллаборационистами», ибо под горячую руку его вполне могли и поставить к стенке. В чем заключалось его «пособничество» оккупантам, я толком не знаю, но ясно, что такой яростный нонконформист и несгибаемый циник ни на кого «работать» не мог. Но что он мог радоваться унижению своего главного врага – истеблишмента, – это более чем вероятно; мог он и опередить свое время, мысленно приравняв коммунизм нацизму, – сегодня эта точка зрения вполне респектабельна. Так или иначе, истории своего бегства Селин посвятил целую трилогию, и приключения он пережил действительно захватывающие.
Другой вопрос – какие литературные блюда он из них изготовил.
Книга первая, «Из замка в замок» (СПб., 2003). Как сказано в издательской аннотации, «Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – классик литературы ХХ века, писатель с трагической судьбой, имеющий репутацию человеконенавистника, анархиста, циника и крайнего индивидуалиста. Автор таких знаменитых романов, как «Путешествие на край ночи» (1932) и «Смерть в кредит» (1936), а также не менее скандальных расистских и антисемитских памфлетов. Обвиненный в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями в годы Второй мировой войны, Селин вынужден был бежать в Германию, а потом в Данию, где проводит несколько послевоенных лет: сначала в тюрьме, потом в ссылке… События этих лет нашли свое отражение в трилогии: «Из замка в замок» (1957), «Север» (1960) и «Ригодон» (1969)».
Любопытно только, что тираж «Путешествия» 25 тысяч, тираж «Смерти» 50 тысяч, а тираж трилогии упал до двух. Хотя, явись она в перестройку, сотни тысяч были бы гарантированы. Про кондовую советскую пору и не говорю. В «Краткой литературной энциклопедии» 1971 года статья о Селине завершается так: «Хаотично-сумеречное сознание Селина излучало до конца дней истерическую ненависть к человечеству» – не захочешь, а прочтешь.
Действие первого романа происходит в Зигмарингене. Это действительно замок и прилегающая к нему баварская деревня, где в сентябре сорок четвертого нацисты собрали ядро коллаборационистского правительства Виши и примкнувших к ним отверженцев со всего света.
«Действительность грубо напоминала о себе перепуганными жителями Страсбурга, бывалыми вояками Landsturm, дезертирами армии Власова, беженцами из разбомбленного Берлина, охваченными ужасом литовцами, теми, кто успел выпрыгнуть из окон в Кенигсберге, «рабочими по найму» со всего света, эшелон за эшелоном, какими-то тартарскими дамами в вечерних платьях, артистами из Дрездена… все щели и канавы вокруг Замка были переполнены… берега Дуная тоже… страх согнал сюда людей со всех концов Франции, из Тулузы, Каркассона, Буа-Коломб…» – закружились бесы разны… Подобными перечислительными извержениями заполнены десятки, если не сотни страниц. Эффектно, ничего не скажешь, но если ты хочешь побольше узнать об участниках этой финальной драмы, то найдешь только отдельные, правда, яркие
