Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да-да, конечно. И я все понимаю… Вы уж извините, я вам столько хлопот доставил, господин комиссар.
— Ну что ж… Хайль Гитлер, господин Клуге!
— Хайль Гитлер, господин комиссар!
И жалкий тщедушный Энно Клуге поспешил прочь. Мелкой рысцой побежал сквозь толпу на Франкфуртер-аллее; ассистент Шрёдер провожал его взглядом. Убедившись, что агенты в самом деле следуют за Энно, кивнул и вернулся в участок.
Глава 25
Комиссар Эшерих работает над делом Домового
— Вот, читайте! — сказал комиссар Эшерих ассистенту Шрёдеру и вручил ему протокол.
— Н-да, — пробормотал Шрёдер, возвращая ему бумагу. — Значит, он все же признался и теперь созрел для Народного трибунала и гильотины. Никогда бы не подумал. — И он задумчиво добавил: — И этот фрукт свободно шастает по улицам!
— Конечно! — отозвался комиссар, положил протокол в папку, а папку в кожаный портфель. — Конечно, этот фрукт свободно шастает по улицам, но под тщательным надзором наших людей, а?
— Само собой! — поспешно заверил Шрёдер. — Я лично проследил: они оба шли за ним.
— Он шастает, — продолжал комиссар Эшерих, задумчиво поглаживая усы, — шастает себе и шастает, а наши люди идут за ним! И в один прекрасный день — сегодня, или через неделю, или через полгода — наш паршивенький господин Клуге пришастает к автору открытки, к человеку, который дал ему поручение: положи ее там-то и там-то. Он наверняка приведет нас к нему, как пить дать приведет. А вот тогда я — цап! Тогда-то оба уж точно созреют для Плётце и так далее.
— Господин комиссар, — сказал ассистент Шрёдер, — все-таки не верится мне, что открытку подложил Клуге. Я же видел, когда сунул ему открытку, что он понятия о ней не имел! Это все выдумала истеричная бабенка, докторская помощница.
— Но в протоколе зафиксировано, что подложил ее он, — возразил комиссар, правда без особой настойчивости. — Кстати, хочу дать вам совет: не упоминайте в своем отчете об истеричной бабенке. Никаких личных оценок, изложите факты, и только. Если хотите, можете, конечно, расспросить доктора, насколько можно верить его помощнице. Хотя нет, лучше не стоит. Это ведь опять-таки личная оценка, пусть следственный судья сам решает, как отнестись к тем или иным показаниям. Мы работаем сугубо объективно, верно, Шрёдер? Без каких бы то ни было предубеждений.
— Разумеется, господин комиссар.
— Раз показания получены, то они существуют, и на них мы ориентируемся. Как и почему они появились, не наше дело. Мы не психологи, мы полицейские и имеем дело с криминалом. Crimen, то есть по-немецки «преступление», Шрёдер, и только оно нас интересует. И если некто признает, что совершил преступление, нам до поры до времени этого достаточно. По крайней мере, я так считаю, а вы, Шрёдер, разделяете мою точку зрения?
— Безусловно, господин комиссар! — вскричал ассистент Шрёдер, точно испугавшись самой мысли, что может трактовать что-то иначе, нежели начальник. — Именно так я и думаю! Главное — бороться с преступлениями!
— Я не сомневался, — сказал комиссар Эшерих, поглаживая усы. — Мы, старые полицейские, всегда думаем одинаково. Знаете, Шрёдер, сейчас в нашей профессии много посторонних, но мы все-таки держимся заодно, и это дает нам определенные преимущества. Итак, Шрёдер, — изрек он, на сей раз сугубо официальным тоном, — вы сегодня же представите мне отчет об аресте Клуге и протокол с показаниями докторской помощницы и самого доктора. Ах да, правильно, с вами, Шрёдер, был еще унтер-офицер…
— Старший унтер-офицер Дубберке из здешнего участка…
— Не знаю его. Но пусть он тоже напишет отчет о побеге Клуге. Кратко, по-деловому, без лишней болтовни, никаких личных оценок, понятно, господин Шрёдер?
— Так точно, господин комиссар!
— Ладно, Шрёдер! Сдадите отчеты, и больше вам не придется работать по этому делу, ну разве что ответите на вопросы в суде или у нас в гестапо… — Он задумчиво смотрел на подчиненного. — Вы давно в ассистентах, господин Шрёдер?
— Три с половиной года уже, господин комиссар!
Во взгляде «легавого», устремленном на комиссара, сквозило трогательное волнение.
Но комиссар только обронил:
— Что ж, пожалуй, пора, — и вышел из участка.
На Принц-Альбрехтштрассе он незамедлительно попросил о встрече со своим непосредственным начальником, обергруппенфюрером СС Праллем. Ждать пришлось почти целый час; не то чтобы господин Пралль был очень занят, хотя нет, пожалуй, все-таки как раз очень занят. Эшерих слышал звон бокалов, хлопки пробок, смех и возгласы — очередной междусобойчик довольно высокого начальства. Приятная компания, выпивка, непринужденное веселье, отдых — ведь они тяжко трудились, мучая ближних и отправляя их на виселицу.
Комиссар ждал, не выказывая нетерпения, хотя в этот день ему предстояло еще много дел. Он знал, что такое начальство вообще и этот начальник в частности. Торопить бесполезно, хоть пол-Берлина гори огнем — если начальник желает напиться, то будет пить, и точка. Так-то вот!
Через часок Эшериха все-таки впустили. Кабинет с явственными следами попойки выглядел весьма расхристанно, как и сам и господин Пралль, побагровевший от арманьяка. Однако ж он благосклонно сказал:
— Прошу, Эшерих! Налейте себе бокальчик! Плоды нашей победы над Францией: настоящий арманьяк, в десять раз лучше коньяка. В десять? В сто! Почему вы не пьете?
— Извините, господин обергруппенфюрер, у меня сегодня еще масса дел, нужна ясная голова. Кстати, я уже отвык от выпивки.
— Да бросьте, отвык! Ясная голова, пустые отговорки! На что вам ясная голова? Поручите свою работу кому-нибудь другому, а сами хорошенько выспитесь. За нашего фюрера, Эшерих!
Эшерих выпил — иначе нельзя. Выпил и второй раз, и третий, думая о том, до какой степени компания плюс спиртное меняют человека. Обычно Пралль был очень даже ничего, и вполовину не такой мерзавец, как сотни других черномундирников, что кишат вокруг. Обычно Пралль слегка тушевался, ведь, по его собственным словам, его сюда «командировали», и он далеко не всегда и не во всем чувствовал себя вполне уверенно.
Однако под влиянием сотоварищей и спиртного становился таким же, как они: непредсказуемым, жестоким, вспыльчивым и готовым тотчас искоренить любое инакомыслие, даже самое пустяковое, вроде другого взгляда на распитие шнапса. Откажись Эшерих выпить, и пиши пропало, все равно как если бы
