На крутом перевале (сборник) - Марин Ионице

Двинулись дальше. Когда углубились в лес, Иордаке вдруг подал знак всем залечь. Носилки тоже поставили на землю. В сотне шагов справа и чуть ниже был «вражеский» сторожевой пост. Четверо солдат спали, натянув на голову шинели, пятый сидел на пне с автоматом. Время от времени он мечтательно поглядывал вдаль, отрывал от еловой лапы маленькую веточку и бросал себе под ноги. Разве можно было допустить, что в такой потоп кто-то доберется сюда, в горы?

Стойкицэ подал сигнал, и его солдаты по отделениям прокрались мимо часового. Потом подняли носилки. Стойкицэ не спускал глаз с «вражеского» часового, пока деревья не скрыли его.

Взвод миновал пояс леса и оказался вдруг перед скалистым выступом высоты 1802. Ночь уходила, звезды стали далекими и прозрачными. Только хребты по обе стороны ущелья были прикрыты густой тенью. Оставалось не больше часа до того, как утренний свет зальет все вокруг. И за этот час им надо было добраться туда, на вершину, чтобы взять под контроль дорогу через ущелье.

«Мало, как мало времени остается!» — заволновался Стойкицэ. Чтобы обойти скалу, им понадобится не менее двух часов. Ну а как вскарабкаться на нее с этой стороны? Сколько времени для этого потребуется? Он вскинул бинокль, отыскивая путь, подъема для каждого отделения. Скала почти неприступна, отвесная стена из серого камня, но горные стрелки должны быть наверху еще до рассвета. А если их обнаружат? Если их встретит огнем «противник»? Это исключено! «Противник», видимо, не принял высоту 1802 в свои расчеты. Иначе он бы, по крайней мере, оставил у подножия сторожевой пост.

Подниматься. Но для такого подъема после изнурительного марша горным стрелкам необходимы физические и душевные силы, стойкость.

Солдаты тоже изучали скалу, примеряясь.

— Что будем делать: обходить или подниматься? — обратился к ним Стойкицэ.

— Будем подниматься, — ответили сразу несколько голосов.

Тогда он понял: кроме стремления во что бы то ни стало выполнить приказ — вовремя занять назначенную позиции, ими владели мальчишеский азарт, опьянение предстоящей схваткой, упоение своей отвагой.

— Ты ведь мог их остановить! — упрекнула его вчера Марьяна.

— Зачем? Мне самому хотелось…

— Вот видишь!

Стойкицэ продлил привал, чтобы дать солдатам возможность перекусить и перекурить, а сам связался с Нетей. «Хвоя-2» находилась уже перед позициями «противника», выбирая место, чтобы просочиться через них. Нете говорил шепотом, и Стойкицэ едва понимал его. Он, конечно, доложил о своем решении штурмовать скалу.

— Высота? — спросил Нетя.

— Около трехсот метров.

— Есть место передохнуть?

— Примерно на середине пути…

— А если не одолеешь?

— Поднимемся.

— Наметь три маршрута — для каждого отделения, — приказал командир роты.

Стойкицэ понял Нетю: надо свести до минимума возможность несчастного случая, а если обстановка сложится неблагоприятно, то хотя бы часть взвода выйдет на намеченную позицию.

Но вот что Стойкицэ вовсе упустил из виду: сам-то он не может двигаться, нога онемела, зажатая палками. Чуть наступишь — страшная боль. Что делать? Обходить скалу, рискуя не уложиться в назначенный срок или быть обнаруженным? Приказать взводу штурмовать скалу без него? Но он же командир, он должен сам выполнить задачу. А потом — карабкаться по отвесной стене, пьянея от высоты, парить над бездной, над горами. Захватывающая дух красота, радость борьбы и преодоления — это все там, наверху. Он будет там любой ценой. Он сам поднимет взвод в атаку.

— А обо мне ты подумал? — спросила его Марьяна, когда пришла к нему в госпиталь в первый раз.

— В тот момент… я думал только о скале, я должен был преодолеть ее, иначе я бы так и не узнал, на что способен.

— Мальчишка! Горе-герой! — со слезами выкрикнула Марьяна. — Ведь я говорила тебе, когда ты уходил…

Итак, он тоже решил подниматься на скалу вместе со всеми. Отдал команду выступать, но сам некоторое время оставался на месте, наблюдая, как горные стрелки начали подъем.

Высота 1802 господствовала над окружающей местностью. Возможно, когда-то произошел разлом, в результате которого образовалось ущелье, а от хребта остался остов, одинокий и величественный, доступный только орлам да облакам.

Ночь была ясной. Омытый дождем небосвод все больше светлел. Скала, будто уткнувшаяся в небо, была хорошо видна. Цепочки отделений взбирались по отвесной белесой стене. Время от времени слышались удары ледорубов в гранитную твердь. Там, наверху, наверняка дул резкий влажный ветер. Стойкицэ как будто почувствовал его на своем лице. Сердце взбудоражила тишина и спокойствие окружающего мира. Он представил себе извивающуюся по ущелью дорогу, позиции «противника». В любом случае ему надо быть там, на скале. Ну и что, что нога вывихнута, распухла? Есть еще здоровая нога, а главное — есть руки и на крайний случай зубы, которыми он может ухватиться за веревку.

Он решил подниматься по четвертому маршруту вместе с Пену и Иордаке. Первым должен идти Пену. Он гибок и проворен и в то же время сдержан и рассудителен, умеет владеть собой, лучший альпинист в спортивном клубе гарнизона, хорошо знает технику восхождения. Иордаке пойдет последним. Он упрям, жилист и вынослив, у него стальные мускулы. Однажды во время учений он один поднял на подобную скалу ротные минометы с боезапасами.

Стойкицэ поднимался между ними, видя то пятки Пену, то берет Иордаке. Один конец связки он прицепил к страховочному поясу, другой — к веревке и внимательно перебирал его на каждом крюке. Им нельзя было терять времени, поэтому они начали подъем одновременно. Пену сначала проверял породу ледорубом, затем забивал крюк, пока тот не начинал звенеть в скале, испытывал его на прочность, уверенным движением зацеплял карабин. Потом Стойкицэ ловил белую полоску веревки и прицеплялся за нее. Он опирался только на правую ногу и подтягивался на руках с возрастающим с каждым шагом упорством. За ним поднимался Иордаке, внимательно следивший за каждым движением командира.

Когда останавливались, Стойкицэ слышал то с одной, то с другой стороны, то несколько выше сухие удары ледорубов. Он не мог видеть своих солдат, но представлял, с каким упорством они штурмуют высоту, несмотря на усталость, сырой, пронизывающий ветер, яростное сопротивление гранита. Стойкицэ боялся, что у них не хватит сил добраться до карниза или рассвет застанет их на скале. Поэтому всякий раз, когда вдруг становилось тихо, он с тревогой прислушивался и в шорохе ветра, в его тонком завывании старался уловить присутствие человека.

Какое-то время онемевшая нога с распухшей, словно дыня, ступней его не мучила. Шаг за шагом он осторожно переставлял ее. Но на второй сотне метров вывихнутая нога будто налилась свинцом, и по всему телу стала растекаться боль. Когда он случайно касался ногой скалы, резкая боль пронизывала до кости. И все же у Стойкицэ хватило сил, зажав в зубах берет, не кричать от боли и преодолеть около половины подъема. Здесь было место для передышки — небольшое углубление в скале, образовавшееся в результате выветривания.

Они все трое пристроились на выступе, словно на шестке, затаившись, едва переводя дыхание. Они как будто висели в пустоте: далеко внизу виднелась вершина Бухалница, широко раскинулся лес Балинт.

В их распоряжении оставалось совсем немного времени, и Пену, сделав несколько торопливых затяжек, решительно затушил сигарету. Здесь, на высоте, удары ледорубов слышались глуше. Цепь гор, окутанная до сих пор густой тенью, все более рельефно выступала на фоне бледнеющего неба, а над темными пятнами леса и в долинах уже курилась легкая предрассветная дымка. Все предвещало ясный, жаркий день, так почти всегда бывает в горах после бури.

Надо было продолжать подъем, но сил у него уже не осталось. Боль поднялась к пояснице, он даже не мог выпрямиться. Стойкицэ попросил Иордаке помочь ему дотянуться до веревки, поданной им Пену, и снова прицепил ее к поясу.

— Давайте я возьму вас на плечи, товарищ лейтенант, — предложил Иордаке.

— Потом, поближе к вершине. — Даже говорить Стойкицэ было трудно.

Величественность и непокорность застывшей в безмолвии скалы подстегнула его, и он упрямо двинулся вверх. Шесть, семь, восемь метров…

Только в госпитале он понял, что произошло. Его уверенность в успехе, постоянная инстинктивная осторожность, напряжение воли и самоконтроль были сломлены жестокой болью, в душе затрепетало отчаяние. Он карабкался по скале как раненый зверь, не скрывая злости на свою беспомощность. Слезы боли и ярости срывал с лица ветер. Наверх!

Потрескивание рации за пазухой вернуло его к действительности, но следующее мгновение оказалось для него роковым: поднеся руку к груди, он оперся на вывихнутую ногу. Дернулся, будто получив удар, выпустил веревку и сорвался в пустоту. Падая, попытался ухватиться за веревку, но ударился больной ногой о камень. Почувствовал, как голень деревянно хрустнула, и потерял сознание.